Песнь призрачного леса - [33]

– …этот кусок дерьма, сынок твой, лишил моего брата жизни, а ты имеешь нахальство вот так просто соболезновать, – надрывно воет Фрэнк, но потом замечает меня, и у него хватает деликатности немного устыдиться.

– Я с твоей мамой говорю, Шейди. Тебя это не касается, – сообщает он мягко.

– Ты на маму орешь, так что очень даже касается. – Решительно встаю рядом с ней, плечом к плечу.

– Шейди, – просит мама, – не надо…

– Нет, – обрываю я. – Погиб твой муж, и он не имеет никакого права ругаться и кричать на тебя в двух шагах от его гроба.

– Он мой брат! – рыкает Фрэнк, но голос его на последнем слове странным образом срывается.

На нас уже смотрят со всех сторон, но мне плевать.

– А Джесс – мой. И он не убивал, – рявкаю в ответ. Праведный гнев вытесняет из головы все сомнения. – Понимаю, ты скорбишь о Джиме, но, ей-богу, если сейчас же не оставишь в покое мою мать и не отойдешь на три метра, я вызову охрану.

Прежде чем Фрэнк находит, что ответить, между нами вырастает Кеннет и кладет руку своему дяде на грудь. Ростом он ему не уступает, и лапищи у него почти такие же массивные.

– Давайте обойдемся без сцен на похоронах моего отца, – произносит он тихо и так серьезно, как, по-моему, никогда в жизни не разговаривал. Потом переводит взгляд на меня, и я уже почти жалею, что так вспылила.

– А ничего, что их выродок твоего отца и порешил? – Фрэнк от горя и ярости хрипит. – Так разгрустился, что тебе все равно, да? – На щеках его появляется слезинка.

У Кеннета щеки тоже пылают огнем, и он тоже вытирает мокрые глаза тыльной стороной ладони. Я слегка морщусь. Интересно, шрамы у него еще болят?

– Кого там Джесс порешил – не порешил, не знаю, но это не их вина, дядя Фрэнк. Они пришли сюда оплакивать папу, так же как и ты.

– Жаль, у нас больше не вешают, – выпаливает Фрэнк, прежде чем племянник увлекает его за собой, взяв под локоть.

Его слова успевают больно ранить меня – как ножом в сердце. До сих пор у меня как-то не было времени и сил поразмыслить обо всех возможных последствиях осуждения моего брата за убийство Джима. Да, во Флориде преступников нынче не вешают, хотя смертная казнь в законе сохраняется. Но ведь не для желторотых же юнцов? По крайней мере, такая опасность ему ведь не грозит?

А Фрэнк-то, Фрэнк… Он так уверен, что убил Джесс. Так жаждет его казни. Вдруг я одна неправа, а они все правы и он виновен?

Но сейчас не время для этих мыслей. Мама даже как-то обмякает от облегчения, когда ее деверь покидает зал. Я обнимаю ее за талию.

– Ох, сил нет. А еще даже служба не начиналась. – Она закрывает лицо ладонями и устало трет его ими.

– Всего полчаса осталось. Уже почти конец.

– Ну подойдем и мы к Джиму, посмотрим на него в последний раз. – Мама расправляет плечи, но я остаюсь на месте, и она с удивлением глядит на меня. – Ты ведь с ним еще не попрощалась?

– Не хотела, чтобы Хани видела. – Истинную причину лучше скрыть.

– Ну ладно, детка, а теперь давай. Так положено. От смерти нет смысла отворачиваться, она все равно тебя найдет.

И я безвольно позволяю подвести себя к гробу. Толпа перед нами расступается. Даже мать покойника отходит в сторонку при нашем появлении. Джим был ее любимчиком. Что он ни делал, в ее глазах правда всегда оставалась на его стороне, а остальные не могли оценить и половины его совершенств. Поэтому старушка, конечно, считала маму недостойной своего сына и терпеть не могла «эту женщину». Вот и теперь сноху даже взглядом не жалует.

– Смотри, – велит мама и сама касается холодной руки мужа.

Я заставляю себя посмотреть ему прямо в лицо.

Как там считается? Мертвые выглядят в гробу будто спящие? Джим выглядит как… ничто. Пустота. Как восковая скульптура самого себя. Руки сложены на груди, глаза закрыты, но, если приглядеться, видно: веки склеены.

К горлу подступает желчь, но я мышечным усилием заталкиваю ее обратно. Изо всех сил стараюсь скрыть отвращение, пока мама не заметила, но, подняв голову, вижу: она не сводит глаз с покойника, словно ищет утраченные признаки человека, которого когда-то любила. Наверное, у разных людей вид бездыханного тела вызывает разные эмоции, не такие, как у меня. Возможно, и я когда-нибудь полюблю кого-то в романтическом смысле настолько, что захочу коснуться его трупа после смерти и буду продолжать любить даже опустевшую оболочку.

Но я ведь, можно сказать, росла среди вздохов и стонов настоящих душ усопших, так что фокусами бальзамировщика меня не проведешь. Труп Джима – только труп, и все. А вот его привидение могло бы рассказать то, что нам так нужно знать.

* * *

Мама попросила меня играть на скрипке, пока будут выносить тело Джима. Причем «заказала» конкретную вещь – «Обрети покой на вершине горы»[35]. Очевидно, просто потому, что без нее у нас не обходятся ни одни похороны с самого 1995 года.

Встаю одна перед погребальной часовней похоронного бюро, закрываю глаза и поднимаю смычок. Песня эта мне совершенно безразлична, но ради мамы надо постараться. И звуки мелодии воспаряют над шпилем, и вот уже рыдают старые дамы, а я опять вспоминаю, что чувствовала, когда папин гроб проносили по этому же самому пути – впереди Джим с Джессом. Казалось, на их тонкие жилистые руки приходился весь печальный груз. Вид у обоих был виноватый, растерянный, они словно стыдились, что это не их отправляют в последнюю дорогу.