Песнь последнего менестреля - [16]

Но грустно они проводили дни,

           Хоть все на свете любви подвластно.

Все отдал отец ей, чем был богат,

           Сияет солнце, и небо ясно,

Но только вино ей подал брат,

           Ярясь, что любви все на свете подвластно.

Поклялся он смертью сестры своей

           Сияет солнце, и небо ясно,

Что земли отцов — для сыновей,

            Не будут они шотландцу подвластны.

12

Вина не успев допить до дна

            Сияет солнце, и небо ясно,

На груди жениха умерла она:

             Ведь все на свете любви подвластно.

Он сердце брата ее пронзил

             Сияет солнце, и небо ясно.

Да погибнут все, кто любившим вредил!

             Да будет любви все на свете подвластно!

За гроб господень в дальних краях,

            Где солнце сияло светло и ясно,

Он пал с ее именем на устах:

            Ведь все на свете любви подвластно.

Вы все, кто сердцем чист и душой

            Сияет солнце, и небо ясно,

Молитесь о жертвах любви земной:

             Ведь силе любви все на свете подвластно.

13

Закончил песню Элберт Грэм,

И вышел бард с челом высоким,

Творец сонетов и поэм,

Гонимый Генрихом жестоким.

Его сребристой арфы звон

Дошел до нынешних времен.

Фицтрейвер![11] Дар его прекрасный

Любил прославленный Саррей[12],

Герой с душой, как пламя, страстной,

Бессмертный бард страны своей,

Певец любви непобедимой,

Всем рыцарством высоко чтимый.

14

Не раз в минуты вдохновенья,

Под сенью лавров и олив,

Друзья мечтали, песнопенья

Любви Саррея посвятив.

А итальянцы поселяне

Вздыхали, забывая труд:

«То духи света и сиянья

У кельи схимника поют».

Так пел Саррей своей святыне,

Своей прекрасной Джеральдине!

15

Фицтрейвер! Как он ранен был,

Как проклинал он рок коварный,

Когда Саррея погубил

Тюдора гнев неблагодарный!

Тирана он не признавал

И к мести яростно взывал.

Оставил он аллеи чудных

Уиндзорских парков изумрудных,

Решив Саррею верным быть

И лорду Хоуарду служить.

С его роскошной шумной свитой

На пир он прибыл знаменитый.

17

Фицтрейвер

Саррей влюбленный целый вечер ждал,

Но вот ударил колокол ночной.

Заветный час таинственный настал,

Когда пообещал мудрец святой,

Что он увидит образ неземной

Возлюбленной, хотя бы море злое

Их разделяло черной пеленою,

И он поймет, узрев ее живою,

Верна ль она ему и сердцем и душою!

17

В высоком зале сводчатом темно.

Молчит поэт, молчит мудрец седой.

Лишь зеркало огромное одно

Озарено мерцающей свечой.

И тут же книга, крест и аналой,

И странные какие-то предметы,

Присущие лишь магии одной

Цепочки, талисманы, амулеты

В причудливой игре густых теней и света.

18

Но вдруг в огромном зеркале блеснул

Мерцавший изнутри чудесный свет.

Туманных форм причудливый разгул

Увидел в нем взволнованный поэт.

Потом обрисовался силуэт

Колонн какой-то комнаты прекрасной:

Большая лампа, белых роз букет,

Диван покрыт индийской тканью красной.

А дальше — лунный мрак, туманный и неясный.

19

Но лучшее в картине чудной той

Была красавица — тиха, нежна,

Грудь белая, поток кудрей густой,

Бледна, грустна, тоской истомлена.

Читала так задумчиво она

Стихи Саррея в книжке темно-синей,

И так была душа ее полна

Звучаньем строк о молодой богине,

О дивной красоте, о леди Джеральдине.

20

Потом спустились волны облаков

И скрыли милый образ навсегда.

Так буря злобной зависти врагов

На жизнь поэта ринулась, когда,

Ни жалости не зная, ни стыда,

Тиран казнил поэта без причины.

Потомство не забудет никогда

Тех черных дней, той роковой годины.

О, кровь Саррея! О, рыданья Джеральдины!

21

Все одобряли в восхищенье

Поэта сладостное пенье,

Кто проклял Генриха дела,

В ком вера праотцев жила.

Но вот поднялся бард надменный,

Гарольд, Сент-Клэра друг бесценный,

Того Сент-Клэра, что в бою

Провел всю молодость свою.

Гарольд родился там, где море

Ревет, с могучим ветром споря,

Где гордый замок Кэркуол

Сент-Клэр над бездною возвел,

Чтоб морем, как своим владеньем,

Там любоваться с наслажденьем.

И он смотрел, как бушевал

Пентленда пенистого вал

И мчался вскачь, неудержимый,

Свирепым Одином гонимый.

Он задыхался тяжело,

Заметив паруса крыло,

Когда навстречу злому шквалу

Оно тревожно трепетало.

Все, что чудесно и темно,

Поэту нравилось давно.

22

Чудесных диких саг немало

Его фантазия впивала:

Ведь здесь в былые времена

Шла с датской вольницей война;

Норвежец упивался кровью,

Для воронья пиры готовя;

Сюда драконы-корабли

По морю вспененному шли;

Здесь скальды, с бурей в состязанье,

Твердили чудные преданья,

А руны на могилах их

Нам говорят о днях былых.

Тех скальдов древнее наследство

Гарольд любил и помнил с детства:

О змее — чудище морском,

Что стиснул мир своим клубком;

О девах, что свирепым воем

Пьянят героев перед боем;

О тех, кто в страшный час ночной

Под бледной, мертвенной луной

Тревожат вечный сон могильный,

Чтоб вырвать из руки бессильной

Заветный талисман отцов,

Влекущий в бой и мертвецов.

Гарольд, восторженный и юный,

Любил сказанья, песни, руны.

Под шепот трав, в тени дерев,

Нежнее стал его напев,

Но скальдов древние преданья

Звучали в нем как заклинанья.

23

Гарольд

Красавицы, спою вам я

Не о высоком ратном деле.

Печальной будет песнь моя

О несравненной Розабелле.

«Моряк, побудь на берегу».

«Миледи, с бурею не споря,

Останься в замке Рэйвенсху,

Не искушай напрасно моря.

Вскипают черные валы,

Несется к скалам чаек стая,