Песнь об Уличной Дряни - [3]

её жизни не изменилось за исключением того, что теперь

она каждый вечер неслась истерзанной птицей в затерянную

среди кривых улочек города дешёвую забегаловку, сгорая

от страстного желания просто быть там, где был Фери.

Дрянь и сама толком не знала, что ей от него надо, ей просто хотелось быть рядом, и всё. Её постоянно

преследовал страх, что он вот-вот исчезнет, и тогда

вечера и ночи станут невыносимо пустыми и холодными.

«Во я подсела, однако, на этого парня! – думала она

время от времени. – Надо же!»

Она совершенно не понимала, что происходит.

Каждое утро ей казалось, что всё случившееся вчера –

дурацкий сон, что нет ничего и что нет никакого Фери

на свете. Она выходила на улицу, там всё было так же

близко и знакомо, город ждал её и встречал как старую

знакомую. Миляги Первые Встречные не заставляли себя

долго ждать. Конфеты, вырванные из детских рук, были

так же упоительно сладки. В украденных авоськах пенсионеров

по-прежнему колбаса была необычайно вкусной. Знакомые

бомжи были привычно приветливы и добры. Приличное общество

после обеда, как и обычно, было радушно и беззлобно, будто состояло сплошь из тех же бомжей.

Но наступал вечер! И тоска поднималась из груди

и подступала к горлу, нефриты в глазах становились матовыми.

Зелень хотела синевы!

И в какую бы сторону Дрянь ни шла вечером, она

все равно оказывалась в кафе, где Фери то возлегал на

стойке бара, непринуждённо беседуя с посетителями; то, держа какую-нибудь ветреную красотку на коленях, о чем-то шептался с ней в глубине старого кресла, стоящего в непроницаемом полумраке; а то и вовсе

висел забавным и озорным Привидением под потолком

и по-доброму потешался над всеми. А порой он просто

беззаботно пил и курил в шумной мужской компании, громко обсуждая достоинства и недостатки женщин, различной выпивки и автомобилей. А иногда вообще

было непонятно, есть ли он, но присутствие его

ощущалось в каждом углу. Ох уж эта его способность

принимать разные обличия! Пока найдешь, уже и вечер

с ночью пролетели. И когда казалось, что всё потеряно, и когда душа, оледенев от настигающего её ужаса

одиночества, умирала от безысходной тоски, он бархатно

нежным звуком вдруг возникал за спиной у самого уха, и его проникающее в кровь дыхание обжигало до самых

пяток. Он был абсолютно непредсказуем.

Порой она отчетливо ощущала, будто он держит

её раскалёнными клещами за какой-то неведомый орган

в самом центре груди. Ощущение от этой пытки сравнить

было не с чем, Дрянь чувствовала, что теряет последние

остатки разума, но она не могла от этого отказаться, поскольку волю она уже потеряла. Ходят предположения, что именно волей и назывался тот орган, в который Фери

запускал свои клещи.

- Стоп! А вот это и есть любовь!

Да полноте! О любви я уже все сказал, успокойтесь.

Никакая это не любовь. Просто Фери умел заражать окружающих

тем, что испытывал сам от общения с ними. Кому-то это

нравилось, кому-то было отвратительно, но это всегда

рождало между ним и собеседником первобытную привязанность, которая возникает между дикарями, когда они пляшут вокруг

костра, окруженного непроходимым мраком. Какая же это любовь?

Это более древнее чувство, родившееся тогда, когда и любви-то

никакой не было на свете.

Сам же Фери уже давно был заражен этим чувством.

И история его заражения требует отдельной песни…

- И что же это за чувство?

Эх, если бы у меня были для всего слова, если бы у

нас с вами для всего были слова! Если и были когда-то

слова для выражения этого чувства, то их давно потеряли

или забыли. От тысяч когда-то существовавших языков даже

следа не осталось. Может быть, в этих языках и были слова

для него…

Дряни нравилось смотреть, как Фери заражает других

посетителей кафе. Странное дело, но ревности у неё при

этом не возникало. Наоборот, когда очередной собеседник

начинал ощущать боль в своей груди, душа её начинала

невольно трепетать от восторга и упоения, от ощущения

причастности к тому, что вытворял Фери. Она не могла

объяснить, чем причастна к происходящему, но то, что

причастна, ощущала всем своим существом.

Разные посетители объявлялись в кафе. По-разному

вели они себя, но все уходили с этой болью.

5.

Однажды Дрянь сидела за стойкой и тянула через

соломинку какую-то смесь из бокала. Бокал был уже

пятым или шестым по счёту, так что реальность

воспринималась ею сквозь покосившееся пространство.

Фери не было, более того, она даже не ощущала

его присутствия. Душу топтало стадо мамонтов, и целый

прайд саблезубых тигров скрёб в ней когтями! В груди

как всегда ныло от боли, умирающая надежда делала боль

невыносимой.

- Бармен, стакан молока! – раздался бодрый

мужской голос.

Дрянь оторвала голову от соломинки и,

прищурившись, посмотрела на просителя стакана молока

в четыре часа пополуночи. Это был молодой мужчина

лет тридцати, по лицу которого было разлито благодушие

и доброта.

Она терпеть таких не могла, хотя приходилось

любить и таких. Даже такие бывали способны, стряхнув

благодушие, проявить себя настоящими мужиками и хоть

на мгновение перестать бояться своей слабости. Но в

данный момент благодушие и доброта занимали боевые

позиции на всей местности его физиономии. Мужик явно