Песнь о жизни - [19]

— Они технически сильнее нас. Смотрите, с какой быстротой идут.

— И все же мы их в город не пустим. Все, от мала до велика, кто любит свою страну, все будут биться.

— Ну, все и погибнут, — сказала толстая женщина.

— Если погибнем, камни за нас будут биться. Дома обрушатся на врага. Но город победит.

— Хорошо вы говорите! Легче стало, — сказала жена красноармейца, подняв на руки кричавшего ребенка.

— Я верю в победу. Город Ленина… Такой город пасть не может.

— А что будет с нашими детьми, если мы погибнем? — голос толстой женщины звучал уже по-другому.

— Они скажут: «Моя мать билась в рядах защитников Ленинграда. Слава ей!»

Население Кингисеппа, Луги, Гатчины, Любани и других пригородов бросилось в Ленинград. Одни ехали на телегах, нагруженных детьми и вещами, другие гнали коров, овец, третьи шли в одних платьях и тащили за руки ребят. Все эти несметные толпы пытались вывезти в тыл, но фашисты бомбили железные дороги, разрушали пути. И город принял к себе этих людей. Их устроили в свободных помещениях — в школах, в клубах. Голодные, они бросились в продовольственные машины. Закупали ненормированные товары. В несколько дней все было раскуплено. Выстраивались длинные очереди за продуктами по карточкам. С каждым днем труднее было их получать.

Неро надо было кормить. Мобилизацию собак отложили. Излишков не было: с трудом хватало для себя. Вручали соседи и ребята. Они приносили Неро косточки и все, что оставалось от еды.

С каждым днем возрастали обязанности ленинградцев. Круглые сутки приходилось дежурить на лестницах, у ворот, охранять чердаки.

В наших домах решили дежурить с девяти часов вечера до часу ночи по одному человеку, а после часа — по два.

В один из августовских вечеров, шагая от ворот до ворот по длинному саду, я смотрела, как город постепенно погружался в сон. Солнце уже ушло за горизонт, небо полыхало красными, оранжевыми, фиолетовыми полосами. Нагретые солнцем стены домов дышали жаром, смягчали прохладу ночи. Поползли длинные тени. Слились в сплошную тьму. Сад погрузился во мрак.

Улица еще шумит. Прохожие торопятся домой: через несколько минут прекращается движение. После десяти часов ходить по улицам можно только по специальным пропускам. Заперла ворота. Слышу чей-то тихий разговор. Заметила на скамейке командира из соседнего дома. Завтра он снова, после госпиталя, возвращается на фронт. Рядом с ним в белой блузке сидит молоденькая девушка, только что окончившая школу. Он держит ее руку. Не хотела им мешать — пошла по другой дорожке.

Тщательно осмотрела все окна — не зажгли ли где огня? Не забыли ли о светомаскировке? В темных квадратах окон светлеют фигуры людей. После жаркого утомительного дня они жадно вдыхают свежий воздух.

Вдруг в окне большого дома вспыхнуло электричество.

— В седьмом этаже, пятое окно, огонь! — крикнула я. — Сейчас погасим!

Свет моментально исчез. Но я не могла успокоиться. Секундный огонек в окне казался преступлением, предательством.

Пошла дальше по двору. Оглянулась: на скамейке еще белеет блузка девушки. Ночь надвигается безлунная. Аэростаты, словно толстые гусеницы, прилепились к небу. Теперь они потемнели, сливаясь с ночью. По небу побежали светлые струйки прожекторов. Иногда они стрелами пронизывают тьму, иногда мягкими, пушистыми белочками прыгают по небу. Призрачными кажутся цветы. Стебельков не видно. Трепещут, качаясь, открытые чашечки мальвы, табака, ночной красавицы. Тонкий пряный аромат наполняет воздух. О других днях, о другой жизни говорят они.

Стучат шаги по мостовой — проходит ночной патруль. Дребезжит трамвай.

«Эх ты, ночка темная…» — запел кто-то и оборвал.

Все темнее во дворе. Все тише в домах. И все сильнее запах цветов.

Заснул уставший Ленинград.

Глава четвертая

Наутро — хорошо греет солнце. Ослепительно светится стена соседнего дома. Хочется в лес, на природу. Нельзя. Тучи войны нависли над страной. Сколько тишины и мира в саду! Удивительно цветут альвы. Они бело-розовым облачком лежат на темной земле. Нестерпимо захотелось нарисовать этот кусочек мира и радости. Быстро работают руки. Мальвы ожили а бумаге. Теперь память о них надолго сохранится.

«У-у-у-у-у!» — завыли сирены. Какой это страшный звук. Бросила кисти и краски. Иду на чердак.

Стреляют зенитки. «Дж-ж-ж-ж-ж-ж» — гудит мотор. Это наши соколы, наши летчики. А вот другой звук… Чужой самолет! Это фашисты кружат над городом.

Прошли две-три минуты, и как все изменилось! Шумная улица стала безлюдной. Сурово смотрят окна домов. Не слышно детского смеха. Даже воробьи приутихли. Ожили только крыши и чердаки. Тысячи глаз смотрят оттуда на небо. Не дадут вспыхнуть пожару, уничтожат каждую зажигательную бомбу. Где-то застрочил пулемет. Заговорили наши зенитки.

Прозвучал отбой.

Два с половиной месяца мы готовились к отражению воздушных нападений. Ежедневные тревоги, часто по нескольку раз в день, отнимали силы, изматывали. И все же мы к ним привыкли.

Гитлеровцы опять засыпают наш город листовками. Какими они кажутся жалкими! Они трубят о скором падении Ленинграда. Даже срок назначили — десятое сентября. А седьмого обещают начать бомбардировку и бомбить день и ночь.