Песнь меча - [70]
— Прекрасное приданое, — согласился Бьярни, и они соскользнули в теплую траву у ручья.
Глава 23. Возвращение
Наступила поздняя осень, когда Бьярни привел их в Эксдейл и они повернули к морю по длинной тропе, лежащей в низине между старыми поселениями Рафнгласа. Их путь был не таким уж долгим, но они не спешили, поднимаясь по холмистым пустошам и прошли через лес, такой густой, что, когда они почувствовали под ногами твердую римскую дорогу, казалось, ни один смертный не ходил здесь до них.
Они шли неторопливо, расставляли ловушки для дичи и ловили форель, иногда останавливались на целый день, чтобы дать Ласточке отдохнуть; однажды, в плохую погоду их приютил святой отшельник — он, кажется, даже забыл, какой он веры. А один раз косолапый бурый медведь слишком близко подошел к костру их маленького лагеря — Хунин залился лаем, и им пришлось отгонять медведя пылающими ветками. Не раз они поворачивали на восток из-за гор и непреодолимых рек и теряли из виду море — единственный ориентир по дороге в Рафнглас, — которое всегда должно было находиться слева. Бьярни даже стал сомневаться, сможет ли он добраться до дома.
Наконец, когда день клонился к закату, по небу плыли облака, и ветер ревел в лесах — вдоль ручья, желтевшего опавшими березовыми листьями, они пришли в Эскдейл.
Большую часть пути они шли пешком, ведя за собой Ласточку, и лишь изредка верхом, и только по очереди. Но у первой межи поселения Бьярни сел на лошадь и усадил Ангарад перед собой, чтобы возвратиться домой, как и следует мужчине, который пять лет бороздил неведомые моря. Ему казалось, что Ангарад все поняла и посмеивается над ним, но, когда он взглянул на нее, лицо ее было совершенно серьезным.
С той же серьезностью она сняла старый вязаный колпак и распустила волосы, смахнув их с плеч. Ей тоже хотелось произвести впечатление.
Так они и въехали в Рафнглас.
Народа на улице в это время было немного — мужчины еще не вернулись с полей, а женщины готовили ужин. Но иногда старуха за прялкой у входа в дом, ребенок, играющий в пыли, мужчина с вязанкой хвороста, кузнец с лемехом в дверях кузницы смотрели вслед молодому человеку в оборванной, запылившейся одежде, верхом на старой кобыле, девушке в мужских штанах и рубашке, сидящей впереди него, и громадному черному псу, хромающему на одну лапу.
За пять лет поселение выросло, появились новые лица, а знакомые сильно изменились, и Бьярни никто не узнал. Он чувствовал себя призраком, вернувшимся туда, где жил много лет назад. Ему не хотелось сразу окликать своих прежних друзей, этому еще придет время.
Рябина с раздвоенным стволом все также росла у крыльца братниного дома, и под ее ветвями Грэм натирал жиром свежую бычью шкуру. Он поднял голову, когда Бьярни остановил лошадь рядом с ним, и с минуту они смотрели друг на друга.
— Не узнаешь? — спросил Бьярни.
И увидел, как глаза брата потихоньку просветлели.
— Борода тебя изменила, — ответил Грэм.
Он встал, вытирая жирные руки о штаны, и, когда Бьярни спрыгнул с Ласточки, воскликнул:
— Бьярни! Столько лет прошло!
Они обнялись, похлопали друг друга по плечу.
— Пять лет! Целых пять лет, а мы думали, ты утонул!
— Однажды мне тоже так показалось, — сказал Бьярни. — Но я вернулся. Как я рад тебя видеть, старший брат, — хотя теперь он был выше Грэма.
Ангарад тоже спрыгнула на землю и смотрела на них, держа Ласточку за поводья.
Бьярни подошел к ней и притянул к себе.
— Я вернулся не один; это Ангарад, моя жена.
Он почувствовал, как она напряглась, и вспомнил, что для здешних жителей она пока не стала его женой — что ж, через несколько дней это можно исправить. Он крепко сжал ее руку.
Слуга увел Ласточку на конюшню, и они всей толпой зашли в дом — родное место, изменившееся за пять лет так же, как и Ингибьюрг, которая испуганно подняла голову от кипящей на огне кастрюли — ее лицо отяжелело, и около рта появились морщины. И дети — один лежал в люльке, а другой сидел у огня и играл маленькой деревянной лошадкой, которая скакала по теплому полу рядом с очагом. И собаки. Он поискал среди них Астрид, но ее не было. Что ж, прошло пять лет, даже больше; она, наверное, уже умерла.
— Ингибьюрг! Смотри, что вынес к нам прилив, — сказал Грэм.
— Вижу, — ответила Ингибьюрг сквозь пар из кастрюли, которую она помешивала. — Да благословят боги твой приход, Бьярни, брат моего мужа. И кого это вынес прилив вместе с тобой?
Ангарад ответила сама, старательно выговаривая норвежские слова:
— Я его жена, меня зовут Ангарад.
— Ангарад, уж точно не норвежское имя.
— Нет, — сказала Ангарад, — мой народ древнее, чем норвежский.
— Она еще плохо говорит по-нашему, — вставил Бьярни.
— Так, значит, она из бриттов?
— Да, из Уэльса. Датчане сожгли ее дом.
Ему все равно пришлось бы врать про Ангарад, и потому можно было придумать что-нибудь интересное и правдоподобное.
Женщины оглядели друг друга с ног до головы, прицениваясь, как Хунин и два пса, которые встали у очага, слегка ощетинившись.
— Ингибьюрг, принеси нашим гостям попить.
И когда она поднялась и ушла во внутреннюю комнату, Грэм подвинул стулья к огню, и они сели, поглядывая друг на друга и не находя, что сказать, после пятилетнего молчания.
