Песнь любви - [41]

Я просидел до вечерней поры, а, придя домой около полуночи, я увидел, что дочь моего дяди положила щеку на руку и глаза ее льют слезы, и говорила она такие стихи:

Что за дело мне, что хулители за тебя бранят!

Как утешиться, если строен ты, как ветвь тонкая?

О видение, что украло душу и скрылося!

Для любви узритской[36] спасенья нет от красавицы.

Как турчанки очи — глаза ее, и разят они

Сердца любящих, как не рубит меч с острым лезвием.

Ты носить меня заставляешь бремя любви к тебе,

Но рубашку я уж носить не в силах, — так слаб я стал.

И я плакал кровью, слова услышав хулителей:

«Из очей того, кого любишь ты, тебе меч грозит».

Если б сердцем был я таков, как ты! Только телом я

На твой стан похож — оно сгублено изнурением.

О, эмир! Суров красоты надсмотрщик — глаза твои,

И привратник — бровь — справедливости не желает знать,

Лгут сказавшие, что красоты все Юсуф взял себе, —

Сколько Юсуфов в красоте твоей заключается!

И стараюсь я от тебя уйти, опасаясь глаз

Соглядатаев, но доколе мне принуждать себя?

И когда я услышал ее стихи, мои заботы увеличились и горести мои умножились. Я упал в углу комнаты, а Азиза встала и перенесла меня, потом сняла с меня одежду и вытерла мое лицо рукавом, спросила, что случилось со мной.

И я рассказал ей обо всем, что испытал от той женщины, и она сказала: «О сын моего дяди, изъяснение знака ладонью и пятью пальцами таково: приходи через пять дней. А знак зеркалом и красным платком, а также то, что она высунула голову из окна, означает: сиди возле лавки красильщика, пока к тебе не придет мой посланный».

Услышав эти слова, я почувствовал, как в моем сердце загорелся огонь, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о дочь моего дяди, ты права в этом объяснении! Я видел в переулке красильщика-еврея!».

И снова слезы тоски стали душить меня, а дочь моего дяди сказала: «Укрепи свою решимость и будь тверд сердцем; другой охвачен любовью несколько лет и стоек против жара страсти, а ты влюблен только три дня, так почему же ты так горюешь?» — и принялась утешать меня речами. А потом принесла еду, и я взял кусочек, желая съесть его, но не смог. Так я отказался от питья и еды, и расстался со сладостью сна. А скоро мое лицо пожелтело, и красоты мои изменились, ведь я прежде не любил и впервые в жизни вкушал жар любви. И я ослаб, и дочь моего дяди ослабла из-за меня. И каждую ночь, пока я не засну, она рассказывала мне о состоянии влюбленных и любящих, чтобы меня утешить. А когда я просыпался, то находил ее не спящей из-за меня, и слезы бежали у нее по щекам.

И я жил так, пока не прошли условленные пять дней, а тогда моя двоюродная сестра нагрела мне воды и выкупала меня, и надела на меня одежду, сказав: «Отправляйся к ней. Да исполнит Аллах твою нужду и да приведет тебя к тому, чего ты хочешь от твоей любимой!».

И я пошел. И шел до, тех пор пока не приблизился к началу того переулка. А день был субботний, и я увидел, что лавка красильщика заперта, поэтому присел подле нее, пока не прокричали призыв к предзакатной молитве. И время прошло, и солнце пожелтело, и призвали к вечерней молитве. И настала ночь, а я не видел ни следа той женщины и не слышал ни звука, ни вести. Тогда я испугался, что сижу один, и поднялся и шел, точно пьяный, пока не достиг дома, а, войдя, увидел, что дочь моего дяди, Азиза, стоит, схватившись рукой за колышек, вбитый в стену, а другую руку к груди прижимает. И она испускает вздохи и говорит такие стихи:

Сильна бедуинки страсть, родными покинутой,

По иве томящейся и мирте Аравии!

Увидевши путников, огнями любви она

Костер обеспечит им, слезами бурдюк нальет, —

И все ж не сильней любви к тому, кого я люблю,

Но грешной считает он меня за любовь мою.

Окончив стихи, она обернулась и увидала меня. А тогда поспешно смахнула слезы рукавом, улыбнулась мне в лицо и сказала: «О сын моего дяди, да обратит Аллах тебе на пользу то, что он даровал тебе! Почему ты не провел ночь подле твоей любимой и не удовлетворил твое желание с нею?». Услышав ее слова, я толкнул ее ногою в грудь, и она упала на стену, ударившись лбом о косяк, а там был колышек, и он попал ей в лоб. И я посмотрел на нее и увидел, что ее лоб рассечен и течет кровь.

Она промолчала и, не сказав ни слова, тотчас же встала, оторвала лоскуток и заткнула им рану, и повязала ее повязкою, потом вытерла кровь, лившуюся на ковер, и, как ни в чем не бывало, подошла и улыбнулась мне в лицо, сказав нежным голосом: «Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я говорила это, не смеясь над тобою и над нею! Я мучилась головной болью, и у меня было в мыслях пустить себе кровь, а сейчас стало легче, и боль облегчилась. Расскажи мне, что с тобою было сегодня».

И я рассказал обо всем, что мне выпало из-за этой женщины, а потом заплакал, но Азиза молвила: «О сын моего дяди, радуйся успеху в твоем намерении к осуществлению твоих надежд! Поистине это знак согласия, и он состоит в том, что она скрылась от тебя, поскольку желает испытать, стоек ты, или нет, и правда ли ты любишь ее. Отправляйся завтра на прежнее место и посмотри, что она тебе укажет. О брат, ты близок к радостям, и твои печали прекратились».