Пеший камикадзе - [9]

Бой. Кровавый и жестокий. Ну, кто в действительности может дать ему объективную оценку. Ведь те, кто выжили в нем, с широко открытыми глазами будут приумножать его смертельность. А кто не был? Что могут сказать они, задавался вопросом Егор. Егор видел их, — вышедших, выживших в той бойне солдат. Видел их много позже, спустя полтора месяца, в середине октября. Тогда, на вертолетной площадке под Кизляром им вручали государственные награды и зеленые береты, как отличительный знак война-разведчика. Их суровые мальчишеские лица, с которыми они выходили из строя и которые Егор мельком видел, светились для него совершенно иным светом. Совершенным, великолепным мерцанием решимости — спокойной и уверенной. Излучаемый ими героизм, и был тем самым светом, — без чего они вошли в бой, и что вынесли из него, и который больше никогда в них не угасал.

Но они молчали. Что могли они, двадцатилетние пацаны, рассказать? Они, кто вдруг нечаянно понял впервые, что война — есть война. Что это не гордость и не призвание, не любезность и рыцарское великодушие, а самая гадкая драка на смерть, за жизнь, с юношеским максимализмом она или с детским азартом неважно. Важно то, что в нее играть нельзя.

Они молчали. Вопросительно заглядывали в глаза вручающим им награды командирам. Молчали, опускали глаза, слезящиеся, не то от дыма, не то от той беспомощности… нет, нет, даже не от чувствительности и плаксивости, а от отчаяния и беспомощности, за тогда раненых и умирающих, за брошенных и преданных, за проклятых и забытых и за… за… и за… Опускали глаза на чужие руки, что бережливо особенно нежно крепили на грудь ордена. И так небрежно поступили с ними.

Разворачиваясь лицом к строю, они расправляли свои сутулые плечи, опускались на колено, приклоняя головы, крестились и целовали береты, и со слезами на глазах, с комом в горле, произносили: «Служу Отечеству… и Разведке!»; на полном выдохе, почти переходя на крик, казалось, даже в каком-то зверином оскале и с отчаянной яростью.

…Потери разведроты к тому времени, когда подоспели спецназовцы N-ского отряда, составляли — четверо убитых и более тридцати раненых. Бой продолжался весь световой день. Почти у всех закончились боеприпасы. Почти все бригадные разведчики были ранены; пятнадцать — «тяжелые», были не в состоянии двигаться самостоятельно, из-за чего одни не могли покинуть высоту, другие — оставить товарищей. На одном из участков обороны господствующей высоты все разведчики погибли: один из разведчиков накрыл гранату грудью, спасая товарищей и начальника разведки Стержнева; другой — рядовой Пиминов, спасая товарищей — потерял кисть руку, вышвыривая из окопа заброшенную боевиками гранату, разорвавшуюся в руке; лейтенант Семшов Сергей, получивший тяжелое осколочное ранение живота — умирал…

И как бы ни было трудно признавать поражение, отступать назад, приняв все попытки, включая все возможные маневры. Приказ оставить ретранслятор, поступил лишь к исходу дня. Но даже такой приказ разведчики и спецназовцы — физически выполнить не могли. Отход начался лишь с наступлением темноты. И только тогда, когда на горы спустились сумерки. Ночью, под проливным дождём, спецназовцы и разведчики спускали тела тяжело раненных и убитых с горы: помощника начальника разведки, «краповика», майора Басурманова и пятерых солдат разведывательной роты…

Впоследствии, умрут от ран ещё два офицера, один из которых, старший лейтенант Солодовников, спустя два месяца, в госпитале Екатеринбурга, так и не приходя в сознание. И ещё два солдата — Каляпин и Семеняков…

Егор затих. Задумался. О «гениальности» генералов в военном деле, как в науке, размышлять не было смысла, как не было его и в том замысле у Чабана. Попуская и пренебрегая простыми правилами войны, они запросто расплачивались людскими жизнями. А таких командиров встречалось много: способных «топить» в огне и Сунже танки, строить из человеческих трупов понтонные мосты, взамен разрушенным, и прокладывать проходы в минных полях — ими же, — русскими солдатами… Такая она, их — кровопролитная смелость, с которой они решительно жертвуют чужими жизнями, всегда оправдывая трагический исход, сетуя на его возможность быть более трагичным. После чего они пишут мемуары…

«Какой вздор! Какая несправедливость! — мысленно сокрушался Егор, лихорадочно блестя глазами. Все нутро его клокотало. — Военно-штабная элита, с легкой руки, отписала и на свою долю с десяток орденов, вписав свои нечистоплотные фамилии в один ряд с погибшими — ныне героями».

А тогда, весть, влетевшая в тихий провинциальный Калач, подкосила всех. Даже тех, кто не был причастен к бригаде, никаким образом. Засев в умах многих жен, чьи мужья уезжали на войну, она произвела — шок. Не обошла стороной и супругу Егора. До первых смертей всегда не вериться, что идёт настоящая война.

Егор вспомнил вид плачущей жены, двухлетнего Матвея. Как она стояла посреди детской площадки с двухлетним сыном на руках и плакала, когда он говорил ей, что через три дня его отправляют в Дагестан. Как она, не понимала и не верила, что это происходит с ней, плакала: