Пеший камикадзе - [23]

— На «поле-чудес» был… — безрадостно ответил Егор.

— А-а… ты же с этим… с Черенковым разбираешься?

— Уже разобрался…

— Что с ним? — спросил Стеклов, выставив на стол две алюминиевые кружки.

— Да ничего… на минном поле стоит…

— Ты серьезно? — Стеклов выпрямился.

— Да, серьезно.

— Ты чё — сдурел! Пойдем, посмотрим? — Стеклов налил в кружки кипятка.

— Пока не хочу…

— Ладно, ты пока пей… а я пойду… — интересно! — Стеклов выставил на стол банку сгущенного молока, выложил две чайные ложки. — Я быстро… — и выскочил из палатки.

Егор с тоской поглядел на кружки, ложки и банку сгущенки:

— Ну, вот и попили…

В палатке было темно, пусто и тихо. Тускло горел свет, в печке печально потрескивали дрова. Стеклов ушел, а личный состав все не возвращался. Ждать было тяжело. Вообще, ждать — было не в привычке Егора, — это всегда его угнетало. Уже через десять минут Егору казалось, что прошло как минимум полчаса. Бороться с нетерпением Егору было всегда трудно, и тогда десять минут казались целой вечностью. Невыносимо давило даже внутреннее пространство палатки. Егор с трудом сносил ожидания. Возбуждение хлестало по щекам жаром, от чего те полыхали румянцем. Теряя последнее терпение, Егору вспомнились слова полковника Стержнева:

«Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать…»

Но сил ждать, совсем не осталось.

«Ничего вредного я себе не позволил, — оправдывал себя Егор, с силой растирая ладони. — А главное, я заставлю их всех воевать как я, быть коллективом… одним организмом, одной боевой единицей… С ним не будет ничего!»

Егор потерял счет времени. Казалось, прошла целая вечность, ждать Егор больше не мог и, выскочив из палатки, он почти бегом побежал к солдатам.

Картина, открывшаяся его взору, растрогала Егора своей сознательной саможертвенностью до слез. Несмотря на то, что Егор приказал отвести людей на безопасное расстояние, солдаты находилось на самой бровке поля: кто — в полу присядь, кто — пригнувшись, кто — совсем лежал ничком прямо на земле, по пляжному… Кто-то шумно выкрикивал, что нужно делать.

Пьяница Черенков, преодолев какой-то десяток метров, лежал на животе, ковыряя перед собою неподдающуюся мёрзлую глину, оставляя за собою чернеющую борозду свежевзрытой земли. А навстречу ему, сокращая его муки, ползли два сапера, проверяя перед собой грунт втихаря принесенным саперным щупом…

У Егора отлегло от сердца. Он и так уже был готов простить солдата, а сейчас, наблюдая за всем со стороны, пребывал в блаженстве, думая, что не всё потерянно в этом мире, — в мире «одноразовых» людей, готовых без принуждения идти на выручку друг другу, невзирая даже на минные поля.

«Вот она — истинна! — думал Егор. — Вот — правда! В смертельном бою, — игра, как и проявленный в ней героизм обретают свой подлинный смысл…»

…Перед Егором стоял прежний рядовой Черенков, но только совсем другой. Вымазанный грязью, в промокшем насквозь бушлате, его лихорадило. Крупные капли пота не текли по его лицу, а висели гроздьями на его лбу и щеках. В его слезящихся, не видящих «новых» глазах, Егор читал бесконечное — «жить», в которых глубоко пропечаталось раскаяние, и которого он не выкажет, но оно того и не требовалось. Оно уже не нужно было и Егору. Расправив завернувшийся клапан нагрудного кармана солдатского бушлата, наполненного на половину свалявшейся, скомканной землей, Егор тихо подытожил, цитируя слова сразу нескольких замечательных философов: польского поэта Станислава Леца, древнего римлянина Сира Публия, и русского писателя Ивана Крылова:

— Жизнь — вредная штука, скажи?.. Ты меня слышишь, а… Черенков? — Черенков кивнул. — От неё все умирают… И дана она человеку в виде займа, а не вечного дара, понял?.. А потому, придётся ее когда-то отдать… Как бы было жить ни тошно, умирать будет всегда тошней, Черенков! Слышишь?

Черенков снова кивнул.

— Ты что… немой, что ли?

Солдат промолчал, едва слышно всхлипывая.

Для Егора все было ясно. Егор повернулся, и пошел прочь, чему-то очень грустно улыбаясь. Робко взглянул в серое небо и перекрестился.

— Егор! Егор подожди… — послышался со спины голос Стеклова. — Подожди, вместе пойдем…

— Слушай… что-то я не пойму… чё здесь мины стояли, я не понял?

Улыбаясь, Егор взглянул на Стеклова.

— Тебе-то… на кой черт сдались эти мины?

— Ни чё не сдались… Просто я не понял, когда их успели здесь установили? На этом поле? Было же обычное поле…

— Да нет здесь мин. Обычное поле… ты только не рассказывай никому…

— А-а-а… а я и думаю… подожди, не понял, так мин — нет?

— А не думай… Обычное поле… Вбитые повсюду таблички — простая формальность и фикция… Сдерживающий фактор, слышал?

— Нет, — искренне ответил Стеклов.

— Чтобы не допустить несанкционированного брожения солдат за неисследованные пределы дислокации…

— Ммм… Умно! — восхищенно сказал Стеклов. — Обычное поле с табличками…

— Если обратил внимание: таблички повернуты внутрь дислокации бригады, а не наружу…

— Да ты что… нет… не заметил…

— В следующий раз обрати…

— А зачем, внутрь?

— Именно затем и внутрь… чтобы солдаты видели! Так сказать, для устрашения, исключительно своим прописным содержанием.

— Хм… Нормально придумано! — хмыкнул Стеклов.