Пеший камикадзе - [18]

Последнее время он не вспоминал о них. И только редкими вечерами, когда было время для «безделья», они неожиданно появлялись — жена и сын. В такие моменты, что-нибудь да вызывало в памяти их образы и счастливые мгновения: короткие обрывки фраз, прикосновения жены, ее поцелуи… нелепые, нескладные и такие восторженные предложения двухлетнего сына… вспоминалось все, чем хотелось наполнить скверные вечера и мысли и страдающее сердце. И хотя Егор старался двигать эти мысли прочь, пряча их в закрома сердца, получалось не всегда. Не всегда удавалось справиться с собой и с чувствами:

«Вот и сейчас, — думал Егор, — подумал о них не вовремя! Они отвлекают меня. Я вдруг становлюсь сентиментальным и нежным… и может статься… неживым! А здесь нужно выжить! Здесь нужно быть напряженным, голодным, жестоким… Здесь!»

Вернувшись в расположение, Егор сделал чаю. Чай получился необычайно вкусный, какой-то домашний и семейный. Конечно, он был обычный, но для Егора — был особенный. Несмотря на это Егор сделал всего пару глотков, лег на кровать и замер, сложив руки на груди, как покойник. Уставился в тканевый потолок палатки, сквозь который в тоненькое отверстие пробивался луч дневного света, — хрупкий как золотая нить и острый как скальпель. Мысли Егора были просты и невесомы. Вдруг он резво вскочил, сел. Схватив карандаш, принялся что-то лихо строчить на фанерной стенке, что была сразу за спинкой кровати.

…В объятьях прерий пахнет мятой, и поросло всё зверобоем,

Здесь лес под солнцем иллюзорен, в душистой дымке костровой.

Здесь все затянуто покоем, прилив о берег бьёт каноэ,

Ручей с холодною водою, теперь приют пиратский мой…

И на ладонях Гор Скалистых, мой дух безропотно скитался,

В зеркальной глади растворялся, прохладных, глянцевых озёр,

Он хмурил тучи над землёю, на влажных берегах Миссури,

И падал в селях, после бури, и грезил о любви с тобой…

…Живёт народ, в чащобах хвои, построив деревянный стан,

Слепой шаман, койотом воя, поёт, как воин пал от ран,

Что он воскрес, когда был месяц, и Сердцем Каменным назван…

Я в прошлой жизни был индеец, я был, одним из Могикан.

Я поклонялся духам Леса, и этот лес боготворил,

В ответ — кормил меня плодами, и не преступным домом был.

Ковыль, себе, вплетая в пряди, с вечерним пропадал дождём,

И в послегрозовом закате, я видел ночь, с твоим лицом…

И в шестьдесят вторую осень, путь уступил сынам своим,

Цветные перья снял с одежды, стёр боевой, поблеклый грим.

Ослабнув, тело проиграло со временем не равный бой,

В награду, — обещали боги — на небе встречу мне с тобой…

Глаза твои — луга цветные…

Подразделение только построилось на ужин, когда дежурный вбежал в расположение, и вместо того, что доложить о готовности к следованию в столовую выпалил:

— Товарищ старший лейтенант!.. Черенкова — нет!

— Нет… — Егор нехотя и лениво отстранился от своих мыслей, поглядел на дежурного, все еще отстраненными пустыми глазами. — Ищите… Что значит — нет?! Он что, в город ушел? Погулять?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант! — бегающие глаза солдата, не могли скрыть волнения и желания поскорее убежать.

Егор молчал, не отпуская дежурного по роте, будто бы продолжая думая о том, чем занимался прежде. Дежурный был так ошеломлен, что не мог устоять на месте, казалось, он уже бежит по палаточному городку бригады, ищет Черенкова, заглядывает в каждую палатку, пристройку, в каждую щель и ямку. Снова бежит. Одергивает встречающихся людей, не прерывая бега, спрашивает их, и бежит дальше, что-то уныло бубня себе под нос — недовольный и запыхавшийся:

— Что стоишь? — Егор взглянул на дежурного, спугнув его еще раньше взглядом. — Выполняй!

Тот исчез, ничего не ответив. Дежурного не было не больше десяти минут, спустя которые, он стоял перед старшим лейтенантом Бисом, придерживая обеими руками Черенкова.

Черенков был пьян.

Егор, потерявший в одночасье дар речи, изумленно смотрел на солдата:

— Это что?! — грозно сказал Бис.

— Черенков, — жалобно ответил дежурный.

— Это ЧП! — произнес Егор с аффектацией грозности и гнева, и, не сводя глаз, с покачивающегося пьяницы. — Что случилось, Черенков?

— Я… Да… я… все в порядке, вроде… товарищ старший… лейтенант! — запинаясь на каждом слове, ответил солдат.

— Да ты, скотина, пьян! Ты что!? — закричал на солдата Егор, перебиваемый солдатскими отговорками.

— Товарищ… старший лейтенант, у меня… нервный срыв! Я стресс получаю… мне страшно… я нем… я немного… Тоже можно!

— Что?! Кому можно?! — Егор был неумолим. Намеренно нагнетая гнев ором, в то же время абсолютно спокойно думал: «А я ведь и сам пью… Снимаю напряжение, «запиваю» страх… Позволяю себе делать «это», не прячась…»

Именно поэтому, к солдату, попытавшемуся снять стресс таким же способом, отношение у Егора было двойственным. Однажды, уже был случай, когда Егор собственноручно налил солдату водки. То был солдат, подорвавшийся на фугасе и едва не погибший. Выпив пятьдесят граммов и съев тарелку горячего, Егор отправил его спать… И как считал Егор, тогда, это было необходимо исключительно в «медицинских» целях, и не повлекло за собой последствий, вроде беспробудного пьянства среди солдат.