Пешие прогулки - [15]

2

С самого утра моросил дождь, не прекращался ни на минуту. Амирхан Даутович, подъехав к кладбищу, оставил машину внизу у дороги, а на кладбищенские холмы поднялся пешком. Шофер напомнил ему про зонт, но Азларханов подумал: есть в этом что-то оскорбляющее память Ларисы. Он даже шляпу оставил в машине — нелепым казался ему жест: подойдя к могиле, снять шляпу, а затем вновь ее надеть.

Затяжные осенние дожди размыли холмик, тяжелая желтая глина просела — следовало бы подсыпать. На фанерном щите в изголовье можно было разобрать только цифры, написанные фломастером, остальное слизали дожди: "1940–1978" — годы, отпущенные судьбой его жене. Там же, на завалившемся вправо щите, висели еще два жестяных венка с истлевшими черными лентами — наверное, от прокуратуры и музея. "До чего убого, казенно, — с тоской подумал Амирхан Даутович. — И при жизни мало что успеваем дать человеку, а такие кладбища — насмешка над памятью". И тут он на миг представил, как мотался, искал, клянчил, заказывая гроб, Эркин Джураев, как, может быть, потом сколачивали из досок какого-нибудь отслужившего забора или сарая… Он так ясно увидел эту картину, как хоронили Ларису, что неожиданно заплакал — в первый раз с того проклятого утра, когда ему сообщили, что Ларисы больше нет…

Среди всей этой убогости, грязи, заброшенности слова казались неуместными, и Амирхан Даутович так ничего и не сказал жене на их горьком свидании, молча побрел к выходу. Погруженный в свои мысли, он не замечал ни дождя, ни того, что уже сильно промок.

Недалеко от выхода с кладбища он вдруг поскользнулся на мокрой глине, нелепо взмахнул руками и упал. Встал — и упал снова. Но во второй раз не поднялся, почувствовал, как сердце его знакомо подкатилось к горлу, и с неожиданным облегчением обреченно подумал: "Ну, вот и все, конец! Прости, милая, что не защитил, не уберег… не покарал твоего убийцу. Прости за пошлость железных венков, за фанерный щит без имени… Прости, что в последние твои часы на земле не был рядом с тобой и в твоей могиле нет горсти моей земли…".

На миг он представил холодные ветреные ночи на этих холмах и как гремят у изголовья, тревожа ее покой, ржавые венки, и от бессилия что-либо изменить заплакал снова. Потом он, как ему показалось, закричал: "Нет!!" — и из последних сил пополз к выходу. Он просил у судьбы месяц, только месяц, чтобы не осталась на земле безымянной могила его любимой жены. Это последнее желание — выжить сейчас во что бы то ни стало — наверное, и спасло его.

Моросил дождь, сгущались сумерки, по разбитой машинами и повозками грязной дороге у пустынного кладбища полз человек — ему необходимо было выжить.

Шофер, задремавший в тепле машины, очнулся — кладбище на горе потонуло во тьме, ни единого огонька, и тишина кругом, только шелест дождевых струй. Он понял, что с прокурором что-то случилось. Привычным жестом потрогал в кармане куртки тяжелый пистолет и бегом кинулся к кладбищу. У самого выхода наткнулся на Амирхана Даутовича, быстро нащупал пульс, не медля поднял прокурора и понес его к машине.

И снова реанимационная палата, затем кардиологическое отделение областной больницы, где его лечили и от тяжелой пневмонии, — еще два месяца между жизнью и смертью. Через месяц, когда уже пускали посетителей, он попросил, чтобы к нему заглянул начальник городского отдела ОБХСС. За все годы своей работы прокурором Амирхан Даутович никогда не обращался к тому ни с какой просьбой, хотя хорошо знал, какими безграничными возможностями располагал этот тщедушный человек по прозвищу Гобсек, занимавший свой пост лет двадцать. Начальник отдела пришел к Амирхану Даутовичу в тот же день, и не без опаски. Может, какая-нибудь со знанием написанная анонимка поступила, думал он, но после первых же слов больного облегченно вздохнул: просьба прокурора выглядела пустяком, и он был рад, что представился случай услужить самому неподкупному Азларханову.

На другой день в палату провели двух молодых людей, по внешности братьев; это, как оказалось, и были известные в городе мастера, братья Григоряны. Держались оба с достоинством, больному выказали подобающее уважение; сразу поняли, что прокурору сегодня хуже, и оттого слушали его не перебивая.

— Наверное, вам уже объяснили, зачем я попросил вас прийти?

Братья молча кивнули.

— У меня нет никаких планов, никаких пожеланий. Я очень надеюсь на ваш вкус, ваше мастерство, ваш талант. Одно могу сказать вам, как мужчинам: я очень любил ее… — И Амирхан Даутович протянул им фотографии Ларисы Павловны.

— Мы хорошо ее знали, и она нас знала — мы ведь скульпторы, да вот как сложилась жизнь… — Потом, видимо, старший после паузы продолжил: — Мы уже были утром на месте. Несмотря на убожество кладбища, место для могилы выбрано неплохое, выигрышное для такого памятника, который мы с братом уже представляем… Положитесь на нас, не волнуйтесь, мы сделаем как надо и с вашего позволения заберем эти фотографии… — И братья поднялись.

— Одну минуту, — остановил их слабым жестом прокурор. — Сколько это будет стоить?

Братья назвали сумму, не маленькую, но гораздо меньше, чем стоила такая работа, — Амирхан Даутович еще в Ташкенте узнал все, что ему было необходимо. Прокурор улыбнулся и протянул приготовленный заранее конверт.