Пещера невольницы-колдуньи - [48]
— Милая зеленоглазка, ты похитила мое сердце, — пробормотал Рахман, слегка скользнув назад и снова стремительно двинувшись вперед. Он коснулся губами ее уха. — Я понял, что ты создана только для меня, в тот самый момент, как впервые увидел.
Эриния обхватила ладонями его лицо и прильнула к его губам. Двигаясь внутри нее, Рахман испытывал наслаждение, которого не мог даже вообразить. Его животворное семя уже выплеснулось в нее, а он все еще хотел большего. Удивленный тем, что плоть его по-прежнему тверда, он снова овладел Эринией, потом еще раз и еще, пока они оба не повалились в полном изнеможении.
Он провел пальцами по ее щеке.
— С этой ночи ты моя на всю жизнь.
— Думаю, мы оба это знаем.
Эриния тесно прижалась к нему. Тело ее все еще трепетало от его ласк. У нее было такое чувство, будто каждая частичка ее тела принадлежит ему.
И на какое-то время забыла Эриния о своей пещере, открывшей ей столько тайн. Забыла и о горном духе, которому сама дала имя… Но забыла не навсегда…
Свиток двадцатый
Многоголосый базар остался позади. Белые стены и белые заборы-дувалы сияли в свете полуденного солнца. Казалось, что ничто живое не в силах выдержать изнурительного зноя. Только об одном мечтал путник — встретить водоноса. Или, быть может, добраться до прохладной тени и испить освежающего зеленого чая.
«О да, конечно чая… Зеленого чая и непременно с мятой…»
И, словно по волшебству, прямо перед путником выросли стены харчевни — ароматный дымок готовящегося мяса яснее ясного подсказывал, что хочется уже не только пить, но и основательно подкрепиться.
«Да будет так!» — подумал странник и вошел в распахнутую настежь дверь. Полумрак после ослепительно белых улиц показался непроглядной чернотой. Но вскоре глаза привыкли, и путник разглядел и длинный стол с деревянными лавками, и горящий очаг, на котором кипел под неплотно прикрытой крышкой котел. Оглушительный запах кофе позволил, пусть и на миг, забыть и об усталости, и о том, что цель путешествия еще так далека.
Жара заставила прятаться, казалось, всех: и жителей соседних улиц, и иноземцев. Вот так из сетований на невыносимое пекло и родился общий разговор. Достойные мужчины обменивались вполголоса короткими фразами, полностью соглашаясь со своими уважаемыми собеседниками. Склонялись в поклонах чалмы самых разных оттенков зеленого и черного, синего и винно-красного.
— Увы, мой добрый сосед, — говорил зеленщик Хасан, которого зной прогнал с базара. — Я не помню столь страшной жары с той поры, когда наш город едва не выжег страшный дракон, что прилетал из-за гор…
— О да, Хасан, я помню те страшные дни… Тогда твоя жена родила первенца…
— Нет, второго. Сына… Мы назвали его так же, как звали нашего царя, да продлит Аллах милосердный его годы без счета, Рахманом…
— Увы, сосед, только твой Рахман остался у тебя в лавке… А вот царский сын…
— А что случилось с царским сыном? — подал голос путник, которого беседа соседей с каждым мигом занимала все больше.
— О добрый странник. Много необыкновенных слов говорилось о втором царском сыне в те дни, когда он был совсем мальчишкой… Еще более странная слава шествовала за ним в те годы, что провел он в блистательной Кордове — городе несравненной мудрости и удивительных, особенно для человека молодого, соблазнов. И лишь долгое странствие во славу магараджи Райпура прославило нашего мудрого Рахмана, воздав наконец ему те почести, которых он вполне заслуживал.
— О да, не каждому в этом мире воздается по заслугам его…
— Воистину, это так, путник, это так. Полагаю, тебе, иноземцу, сие ведомо лучше, чем многим иным.
— Ты прав, почтеннейший.
— Что же привело в наш городок тебя, о мудрый и немногословный житель полуночи?
Северянин улыбнулся — от льдисто-серых глаз к вискам разбежались многочисленные морщинки, выдавая его немалый возраст.
— Сказки, почтеннейший… Вот уж не один десяток лет охочусь я по всему миру за сказками и преданиями, притчами и баснями… Быть может, некогда добрый бог смилостивится надо мной, позволив написать об этом книгу или даже несколько книг. А пока я лишь смиренный собиратель историй о джиннах и сокровищах, тайнах и магах, о прекрасных царевнах и злых мачехах…
Теперь уже улыбнулся зеленщик.
— Значит, уважаемый, ты наконец обрел то, что так долго искал. Ибо во-он там, видишь, в дальнем углу, наблюдает, как стынет чай, самый мудрый из мудрецов и самый болтливый из мудрецов башмачник Маруф. Пусть не смущает тебя его скромный чин — за советом к нему обращаются царедворцы и маги, жители полудня и полуночи. Никто, клянусь своей новой чалмой, не сможет рассказать больше историй, чем он. Думаю, тебе придется поселиться на постоялом дворе почтенного Ахмеда, ибо беседы с Маруфом займут у тебя не одну дюжину дней. А сколько времени тебе понадобится, чтобы записать все, Маруфом рассказанное, я представить себе не могу…
— Благодарю тебя, уважаемый! — Северянин низко поклонился и встал.
Всего несколько шагов понадобилось ему, чтобы опуститься на подушки рядом с низким столом, на котором сиротливо остывал чай башмачника.
— Правду ли говорят, о почтенный Маруф-башмачник, что ты знаешь всех в этом прекрасном городе?
