Пещера невольницы-колдуньи - [44]

— Я мог бы ответить, что даже если бы ты намотала на себя папирус, ты все равно была бы прекрасна. Так что это не платье, а ты красива, Эриния.

Довольный смех сорвался с губ девушки.

— Ты прав, ты действительно сказал глупость.

— Ты разве не знаешь, как ты прекрасна?

— Не знаю, — чистосердечно сказала она. — Отец часто говорил, что моя мать была красавица и что я очень на нее похожа.

— Я в этом не сомневаюсь.

Девушка грустно посмотрела на него.

— То, что мой отец считал меня красивой, вовсе не делает меня такой. Он очень любил мою мать и считал ее красавицей, и такими же глазами смотрел на меня.

Рахман опустил взгляд, устояв перед желанием созерцать холмики ее грудей.

— Ты слишком быстро соображаешь. Мне трудно удерживать нить разговора, беседуя с тобой.

Девушка согласно кивнула.

— Я сама это замечаю за собой. Ты хочешь сказать мне комплимент, а я начинаю его анализировать и все порчу. Сама не знаю, почему я так делаю.

— Потому что у тебя не по возрасту зрелый ум и ты во всем хочешь разобраться.

— Еще один комплимент?

— Еще одна правда. Сделай мне одолжение, — сказал Рахман, откинувшись на кушетке и вытянув вдоль спинки руку, так что едва не коснулся плеча девушки, — расскажи мне дальше, каково это — расти среди диких животных. Должно быть, это довольно рискованно.

Эриния немного расслабилась, потому что детство было безопасной темой, по крайней мере до тех пор, пока он не расспрашивал ее о матери.

— Я не могу вспомнить ни одного дня своей жизни дома, когда я не была счастлива. — Девушка смотрела мимо Рахмана, сосредоточившись на прикрывавшей вход ковровой завесе, которая колебалась под внезапными порывами ветра. — Не считая того времени, конечно, когда заболел мой отец. Было невыносимо трудно видеть, как он становится все слабее, а его боли с каждым днем все усиливаются.

Рахман заметил, что в глазах ее сверкнули слезы, и у него сжалось сердце. Требовалось срочно перевести разговор на более безопасную почву.

— Расскажи, как ты приручала животных. Наверняка у тебя есть о чем вспомнить.

Эриния радостно улыбнулась ему, и сердце Рахмана учащенно забилось. Эта хрупкая девочка, казалось, может и вознести ввысь и бросить на самое дно его желаний.

— Ты знаешь, Нюкта — моя любимица. Как и белый тигр, она из числа самых редких животных, которых нам случалось дрессировать. — Девушка засмеялась и прикрыла рукой рот. — С глупой кошкой постоянно случались неприятности, потому что ей разрешали свободно ходить по дому. Она была еще слепым котенком, когда отец впервые принес ее мне, поэтому домашние слуги привыкли, что она бродит по дому. Ночью она спала у меня в ногах, а днем ходила за мной по пятам, словно тень.

— Ты говорила, что она ласковая?

Эриния откусила кусочек дыни, и он показался ей восхитительным.

— Очень ласковая. Хотя я не знаю, что произойдет, если она подумает, что я в опасности. — Девушка взглянула Рахману в глаза. — Она не привыкла к разлуке со мной и, быть может, пропадет без меня.

Рахман неловко поежился, понимая, что это еще одна боль, которую он причинил Эринии.

— У тебя есть еще сокол…

— Тиль — прирожденный охотник. У него очень независимый характер. Он ревнует меня к Нюкте и все время пристает к бедной кошке. — Эриния улыбнулась, словно вспомнив что-то. — Можешь не поверить, но она его немного побаивается.

— Отчего же?

— Потому что Тиль главенствует в этой паре. Он сверху бросается на бедную Нюкту и заставляет ее съеживаться. Конечно, она могла бы ранить или даже убить сокола одним ударом лапы, но ей это не приходит в голову.

— Слабый может быть могущественным. Все сводится к храбрости, разве не так?

Эриния согласно кивнула.

— Отец говорил, что птица так ведет себя из любви ко мне и что уважение к Тилю удерживает кошку от ответных действий. — Девушка покачала головой. — Тиль замечательный, очень умный сокол.

Рахман смотрел, как в свете фонаря мерцают и переливаются ее волосы. Но требовалось как-то дать ей понять, что и предмет разговора ему более чем занимателен.

— Замечательно!

— Мой отец тоже так думал.

— Я когда-то встречал господина Фархаддина, когда был моложе, но не разговаривал с ним. Он пользовался большим уважением у царских особ.

Эриния теребила зеленую тесьму, обрамлявшую подол ее платья.

— Все любили его — он был честным и добрым человеком. Если бы ты только знал, как он был добр ко мне, ты бы понял… — Она внезапно замолкла. — Он был выдающимся человеком.

Рахман налил в чашу вина и протянул ей.

— Ты и сама необыкновенная.

Глядя в глубину его темных глаз, Эриния чувствовала, как ее влечет к нему.

— Еще одна лесть… Должно быть, сегодня ночь восхвалений. Ни один человек, кроме тебя и моего отца, не находил во мне ничего примечательного.

Рахман смотрел, как она поднесла чашу к губам и отпила глоток. Не в силах сдержаться, он взял у нее чашу и поставил на стол. Обхватив рукой ее талию, он медленно привлек ее к себе.

— Я хочу снова держать тебя в объятиях. Не понимаю, что ты со мной сделала.

Эриния не успела ответить, как он приподнял ее голову за подбородок и прошептал:

— Я испытываю невыносимые муки, не в состоянии думать ни о чем другом, кроме тебя, с тех пор как мы вместе купались в пруду.