Песчаные замки - [48]

— Сложный вопрос, — ответила мать.

Реджис вытаращила глаза — руки матери дрожали, когда она брала очередной помидор. Это было видно даже издалека. Ей было трудно сдерживаться, но она взяла себя в руки, подставила томат под кран, положила на полотенце.

— Мама, мне двадцать лет, я выхожу замуж. По-моему, сумею понять.

Мать принялась за базилик, крупный растрепанный пучок с острым лакричным запахом. Одна из новых послушниц принесла его утром вместе с помидорами и цукини — молоденькая монахиня, не намного старше Реджис, если не ровесница; волосы спрятаны под белым платом.

— Мама! — настаивала Реджис.

— Девочки, мне не хочется отягощать вас своими проблемами, — сказала мать. — А это непростая проблема.

— Папино возвращение — непростая проблема? — переспросила дочь.

— Не надо сарказма, Реджис-Мария.

— Прости, — выдохнула Реджис. Хочется, чтобы все двигалось скорей: родители помирились и счастливо зажили, Агнес совсем поправилась, настал бы день свадьбы. Чтобы жизнь текла гармонично, как следует. Кошмар последних шести лет кончился, правда? От ощущения несправедливости из ее глаз брызнули слезы. Мать заметила.

— Нет, детка, ты меня прости. Я знаю, как тебе тяжело. Просто нам с твоим отцом необходимо кое-что уладить.

— Да ведь вы даже не пытаетесь! — воскликнула Реджис.

— Почему ты так думаешь? Я пытаюсь, он тоже. Мы разговариваем.

— Ругаетесь, ты хочешь сказать? Все слышали, как вы скандалили на берегу. По ветру неслись крики.

Мать несколько опешила.

— В самом деле?

Реджис кивнула, сердито вытерла глаза.

— Ты даже не понимаешь, что происходит.

— Ты о чем это? — переспросила Хонор.

— Мама, ты больше шести лет не была так счастлива. Постоянно работаешь в мастерской, обо всем забывая. Музыка играет. Мы ее по ночам слышим, радуемся. Заходили взглянуть на картину — она изумительна!

— Да? — нахмурилась мать.

— Да! И ты начала ее после папиного приезда.

Она уставилась на помидоры и базилик. А потом, к удивлению Реджис, заговорила. По-настоящему заговорила.

— Мы с твоим отцом полюбили друг друга совсем молодыми. Он был полон творческих сил и страстно жаждал жить. Я не знаю другого такого художника. — Хонор помолчала, подыскивая слова. — Он окунулся в жизнь с головой и меня увлек за собой. Превратил в искусство нашу семейную жизнь и вообще все остальное. Даже прогулка вон по тому холму оборачивалась удивительным приключением.

— Папа всегда такой, — пробормотала Реджис, вспоминая, каким холодным и тусклым был мир без него.

— Но, детка, меня это просто измучило. Я все время за него боялась. Жила, словно на тонком льду. Никогда не знала, где он поскользнется, а когда ты выросла, стала его повсюду сопровождать, то я начала постоянно бояться, что ты упадешь вместе с ним.

— Он меня удержал бы, — возразила Реджис.

— Вспомни, что случилось в Ирландии. Ты была в полном шоке, тебя двое суток била неудержимая дрожь. До сих пор видишь кошмарные сны. Знаешь, как часто кричала во сне?

— Потому что тосковала по папе. Потому что он был в Ирландии, а мы не имели возможности часто его навещать.

— Потому что ты чуть не рухнула в море с утеса, — напомнила мать. — И видела, как отец убил человека.

— Но почему же он не может прийти пообедать? — допытывалась Реджис.

Хонор взглянула на нее, как на маленького ребенка — с безнадежным сожалением.

— Забыла? — продолжала Реджис. — Ты снова пишешь, в глубине души зная, что это произошло потому, что твое сердце вновь ожило. Папа наполнил мир красками, сделал его живым, прекрасным, волнующим. Тебе это нравится ничуть не меньше, чем нам.

Глаза матери потемнели, словно старшая дочка задела чувствительный нерв.

— Утром пришла сестра Юлия с помидорами и базиликом, — продолжала Реджис, — и я пробовала угадать, сколько ей лет. Двадцать, максимум, двадцать один, чистая, благочинная в белых одеждах. Я смотрела ей в лицо и думала об Агнес. О своей святой любимой сестре, которая чуть не погибла в поисках чуда.

— Что ты хочешь сказать?

— Шутишь, мама? Не понимаешь? Агнес жаждет, чтобы ей явилось видение, как тете Берни. Верит, что нашу семью сведет вместе только Божественное вмешательство. Мы хотим, чтобы папа вернулся домой.

— Ох, Реджис…

— Мне известно одно: у нас с Питером не случится ничего подобного. Мы вечно будем вместе.

— Надеюсь, — сухо бросила мать, отчего Реджис пришла в ярость, в глубине души зная, что та думает иначе.

Она схватила ключи от машины и выбежала с кухни. Проезжая по длинной подъездной дорожке, смотрела на Академию, строго выдержанную в готическом стиле. Даже в яркий солнечный день крутом один камень, серый, темный, величественный. Шиферная крыша главного здания поблескивает сталью на жарком солнце. Шпиль капеллы темной иглой вонзается в небо. Монахини в черном, направляющиеся от монастыря к винограднику, напоминают тени. Хотя Реджис любит их, считая добрыми тетками, они вызывают у нее дрожь.

Она сказала, что отец вернул в мир краски. Но не в этот мир. Ей всегда нравилось жить здесь, но в данный момент тут темно, непонятно, обманчиво. Реджис промчалась мимо по пыльной дороге, проехала две с половиной мили от Академии до Хаббард-Пойнт. Остановилась перед железнодорожным шлагбаумом, сказала два слова охраннику, тот махнул, разрешая проехать, она дважды свернула налево.