Одному Богу известно, как все это началось. Я не уверена, что мы пришли к истине после поисков и исследований, логических рассуждений и немыслимых интуитивных догадок. Если истина вообще существует. Мы, несчастные люди, слишком ограничены в пространстве и времени с нашими пятью чувствами. Подобно муравьям, мы бессмысленно бегаем взад и вперед со своими заботами, пожирающими наши годы, оставаясь в пределах нескольких квадратных дюймов земли.
Отец Стивен сказал бы, что Бог не имел к этому никакого отношения. В раннюю эпоху существования Церкви он был бы отлучен от нее за грех манихейства. Это одна из распространенных в истории ересей – идея о существовании равных по силе доброго и злого духов и об их бесконечной борьбе за спасение либо проклятие мира. Его Бог – аристократический пожилой джентльмен в ночной сорочке, а тот другой – нечто среднее между возвышенным, измученным Духом Тьмы Мильтона и хелловинским дьяволом с рогами, хвостом и вилами.
Отец Стивен верит, что он и его пожилой джентльмен в ночной сорочке победили в этой борьбе. Би соглашается с его доводами, хотя не считает себя вправе судить об этом. Роджер думает, что он одержал победу строго логическими, интеллектуальными путями. Я? Я сбежала. Это не победа, это стратегическое отступление. Тот, кто борется и убегает... Но я никогда не вернусь к баталиям. По крайней мере, не на этом поле боя.
Несомненно, я не проиграла, но и не победила. Мой противник все еще там, неразбитый, сильный, как всегда. Зимние штормы пришли и ушли, а дом все еще стоит. Он перенес самое худшее – огонь и воду, осаду и вторжение, врагов внешних и внутренних – за тысячу лет. И у меня нет сомнения, что он простоит еще тысячу лет, когда стройные, серебристые космические корабли исполосуют небо звездными маршрутами. Кто будет жить в ней тогда, желала бы я знать. Потомки человека, если они останутся, или пучеглазые монстры отдаленных миров, или чужеземные эстеты, восхищающиеся причудливой архитектурой древних людей? Несомненно одно: если в те далекие времена будут жить чувствующие существа, они защитят дом. Дом будет жить. У него есть защита и охранники.
Джо отбыл в Европу в пятницу тринадцатого. К этому его принудили не обстоятельства. Он сознательно выбрал это число: Джо любит испытывать судьбу.
А запомнила я эту дату вот почему. В четверг двенадцатого я находилась в своей неудобной крошечной кухне, рубила мясо, обжаривала его, тушила и делала массу прочих несвойственных мне дел. Мне следовало бы не заниматься приготовлением пищи, а принимать повторные выпускные экзамены. Некоторые из неудачливых студентов мерили шагами коридор возле моего кабинета, желая узнать, смогут ли они сегодня пересдать экзамен. Оттягивать встречу с ними даже на день было бы полнейшим садизмом. Я знала это, поскольку не так давно распрощалась со своими собственными студенческими годами. Я была, как часто говорил мне Джо, простым и сентиментальным школяром. Почему же я должна испытывать муки совести из-за каких-то ленивых разгильдяев, которые не удосужились завершить письменные работы и подготовиться к экзаменам? Меня действительно мучила совесть. Но я перебарывала свои чувства и продолжала рубить мясо, обжаривать и т. д. Это был прощальный ужин с Джо, и он должен был быть особым.
Джо предложил устроить его в ресторане под открытым небом. Что ж, ему выбирать, ведь это его прощальный ужин. Мы не ели бы много, так как оба выплачиваем полученную на работе ссуду, а наше суммарное жалованье меньше, чем у квалифицированного страхового агента.
Я возражала против его предложения не потому, что жалела денег. Мои аргументы заключались в другом: «Ты устанешь, у тебя будет множество дел перед отъездом, ты можешь ошибиться с одеждой, а, кроме того, ты должен увидеть, как хорошо я готовлю, если у меня есть настроение». Последний довод был истинной причиной, хотя я и не призналась в этом: «Взгляни на меня, я могу делать все. Разве ты не будешь скучать, когда меня не будет рядом?»
Мы были вместе в течение шести месяцев. Это было чудесное время. Даже стычки у нас были интересными. Множество споров возникало из-за того, что Джо был неисправимым мужчиной-шовинистом и уязвлял меня в моих феминистских чувствах. Он вынужден был признать разумными мои настоятельные предложения разделить поровну домашние обязанности. Моя академическая загруженность была такой же серьезной, как и у него, мои перспективы были такими же. Не было оснований для того, чтобы он мог позволить себе приходить по вечерам домой и, бросившись в кресло, спрашивать: «Что на ужин?» Не было оснований и для того, чтобы я подбирала его носки и стирала его белье.
Первое время, когда он спрашивал, что на ужин, я вручала ему сырой гамбургер и говорила: «Вот что на ужин. Дай знать мне, когда он будет готов». Но я никогда не одерживала победу в вопросах стирки. Вскоре мне показалось, что проще самой сгребать все грязное белье и нести в прачечную.
Это удивительно, как много обнаруживается маленьких проблем, когда люди живут вместе, в супружестве или без него. Вещей, о которых никогда не думаешь в восторге первой любви, вещей настолько тривиальных, что они не должны были бы вызывать озабоченность. Мы спорили о том, как часто убирать квартиру и кто должен это делать; мы спорили о том, кому чистить туалет и сколько пива можно положить на полку в холодильнике, без каких менее привлекательных, но важных для питания продуктов можно обойтись; мы спорили о наших друзьях и о том, нужно ли скрывать от наших семей наши отношения. И, конечно же о том, нужно ли нам пожениться. Иногда ему нравилась эта идея, иногда мне. Но мы так и не пришли к согласию.
