Пес и волчица - [35]

Здесь, по западной дороге, прошли даки, большой отряд, который вел бывший митридатов военачальник. Дромихет беззащитную Керсадаву (в ней сидела всего сотня дружинников Асдулы) сжег по злобе, перебив воинов. Он спалил и одно из окрестных сел, но люди спаслись, кем-то загодя предупрежденные, ушли в горы. Даки задерживаться не стали, быстрым маршем удалились куда-то на север и больше о них не слышали. Зато, дней через десять, в окрестностях уже отдымивших руин Керсадавы появились римляне. Они не стали обижать селян, только согнали их всех на восстановление крепости. Возле других гнезд Красные Гребни вели себя не столь миролюбиво: выгребали амбары коматов, угоняли скот, за малейшую попытку сопротивления вешали на крестах. Веслев, захватив "языка", довольно быстро выяснил причину такой избирательности: Базилл наградил "друга римского народа" неприкосновенностью его владений.

Это обстоятельство Веслеву удалось обратить в свою пользу. Спасенные женщины сковывали его по рукам и ногам, однако на его счастье, некоторые из них, выданные замуж в разоренную деревню, родом были как раз из этих мест. Они вернулись к родителям. Остальных тоже приняли в семьи без особого ворчания, сказалась убедительность речей Веслева. Да и не были дарданы черствыми сухарями, многие откликнулись на чужую беду. Не без урода, конечно. Как везде. Веслеву не удалось отвертеться от мысли, что кое-кого из этих женщин и детей он, если крепко задуматься, своими собственными руками в рабство отдал. С благими намерениями. Мысль эта никак не хотела из головы убираться. А вскоре приключилась еще одна головная боль.

Веслев хотел знать, что происходит в округе. Стремился охватить своим взглядом как можно больше. Тавлантии разделились. Мукала, Дурже и Плеврат, столкнувшись неподалеку от Еловой крепости, лоб в лоб с несколькими римлянами, валившими сухостой на дрова, всех их убили. И вошли во вкус.

Началось планомерное избиение легионеров. Как волки караулят отбившуюся от стада овцу, так тавлантии азартно резали небольшие группы римлян, когда те, по трое-четверо, или даже большим числом, за разными надобностями выходили за стены. Оставшись далеко позади катящейся на север войны, солдаты расслабились, за что и поплатились.

Впрочем, сориентировались они очень быстро, и вскоре тавлантиям пришлось уносить ноги. Узнав об этой самодеятельности, Веслев пришел в ярость: совсем недавно, за одного убитого в Берзабрие, римляне вырезали целое село. Поругался костоправ, воздух потряс, выпустил пар, а на следующий день удивил своих товарищей, засобиравшись в окрестности Браддавы. Он никому не сказал, зачем, да они и не спрашивали, привыкли доверять вождю.

Для Веслева, избавившегося от обузы, цель теперь была — прозрачнее некуда. По правде сказать, другим она бы показалась мутной. Если бы он, конечно, поделился своими планами. Тот тлеющий уголек, который костоправ ощутил еще в Иллирии, превратился в яркое пламя. В костер, который горел в Браддаве. В стане врага. Человек, погубивший Автолика, находился на расстоянии вытянутой руки, но единственным чувством, которое Веслев испытывал к нему, было любопытство. Не ненависть, а интерес.

Костоправ сразу убедился, что римлянин тоже его ощущает: на тавлантиев, никак себя не обнаруживших (Веслев запретил убивать солдат) началась настоящая охота. Римлянин восхищал костоправа, с каждым днем все больше. Он безошибочно находил стоянки иллирийцев, уверенно ориентировался в незнакомой местности и молниеносно наносил удар, отставая всего на полшага. Каждый раз ему доставались еще теплые угли кострища. Веслева охватил азарт, давно забытое чувство. Они кружили по окрестным горам, друг вокруг друга, как два опытных и осторожных мечника, ослепленных повязками на глазах и вынужденных полагаться на чувства, что при должном мастерстве могут оказаться не менее надежными, чем зрение.

Так продолжалось несколько дней.

Остановись костоправ ненадолго, отвлекись хотя бы на одно мгновение от пляски пламени, заполонившей все его сознание, и он увидел бы, что с ночью, спустившейся на земли дарданов, борется еще один огонек, слабый и бледный, едва различимый в непроницаемой чернильной тьме.

— Мукала вернулся, — подошел к костру Остемир.

— Хорошо, — Веслев, подвязывавший новые съемные петли к тетиве лука, взамен истершихся, кивнул, не посмотрев на друга.

— Нет, плохо все.

Веслев поднял глаза на Остемира, отставив работу.

— Что случилось?

Через минуту он слушал рассказ Мукалы, с каждым его словом все сильнее сжимая челюсти.

— Они не одни оказались. Позади ехали полста верховых. Скордиски с римским начальником. Этот трупы увидал, взбеленился, в село помчался, а я — сюда.

— В какое село?

— Ближнее, к северо-западу от Браддавы.

— Мукала, — прошипел Остемир, — говорили же, хватит! Никому мы так не поможем, только хуже сделаем. Про Берзобрию слышал? Я как подумал, что если бы то из-за нас сотворили... Ну, убил ты этих римлян, чего добился?

Мукала потупил взор.

— По коням, — приказал Веслев.

Собрались мгновенно. До названного Мукалой села от последнего лагеря было совсем недалеко, да вот только поскачи-ка ночью по горам верхом. Как ни спешили, но Осторий добрался раньше.