Пес и его поводырь - [25]

По ночам, в перерывах между изучением оперативных документов, он читал переводные стихи латышских авторов. Это ему было и вовсе ни к чему, но, приступая к работе, он вкладывал в это слово смысл наиполнейший и добросовестнейший. По сей день где-то в закрытых ячейках памяти, на всякий случай, лежали тексты о других странах и людях, слова на экзотических языках и песни печальные и радостные. Печальных оказалось больше.

«Я белую рубаху почувствую спиной, когда застудит память, крутую плоть свою, и из осенней бани, ступая по жнивью, белейшие из женщин отправятся домой».

Таинственные белейшие женщины, о которых писал Август Страух, давно уже состарились.

В тысячный раз появлялся на экране некто — запись, оставшаяся в архиве. Рост — средний, фигура худощавая (была), лоб прямой, брови прямые, нос… Подбородок… Уши. Это очень важно. Уши у него не изменились. Уши овальные. Глаза — голубые. Волосы темные. Плечи, походка, родинки и индивидуальные приметы на лице отсутствуют. На груди, на уровне сердца, родинка имеется. А, главное, должен быть шрам на правом бедре. Последствия ранения в Брно. Там он работал в шестьдесят восьмом году, двадцатилетним. Знание языков — английский, немецкий, испанский. У Пса английский и два экзотических. У обоих первые разряды по игровым видам спорта и легкой атлетике, не считая других специфических навыков. Он стал для себя называть его Котом.

Семинар тот, где они пересеклись, состоялся пятнадцать лет назад. Вместе они были три дня. В памяти остались лицо, склонившееся над столом, тембр голоса, походка, рукопожатие. Коньяк Кот пил обыкновенно, как все, как большинство. Стопку залпом, следующую держал недолго во рту и проглатывал. Все это вспоминалось теперь отчетливей. Машина времени заработала. Он узнает Кота. Не узнает при внезапной встрече, с налета. А при общении за столом, даст Бог не однажды, узнает. А остальное — дело техники.

…Он встал под душ, после осмотрел себя в зеркале. Беда покинула его на время. Он годен для оперативной работы. Власть меняется, режимы приходят и уходят, интересы государства остаются. Нужно их блюсти и предателей карать жестоко и неумолимо.

Рутинное ознакомление с доступными для уровня предстоящей работы документами входило в обычный ликбез перед началом любой подобной операции. Знания эти могли понадобиться; а, скорей всего, они так и останутся в своих ячейках и «кладовочках». Он отнесся к этому «досугу», как и ко всему прочему — добросовестно.

В Пскове он должен был сесть в питерский поезд, переодеться в спортивный костюм, растянуться поверх одеяла. Две таможни. Проверка документов. Цель поездки — частная. Деньги в валюте — три тысячи долларов. В рублях триста рублей. В латах не имеется. Чай с лимоном.

Едва он ступил тогда на перрон: взглянул на тихое это небо, с легкими облаками вдали, на коробку вокзала с «карандашом» часов над ним — к нему пришло ощущение будущей неудачи. Так было уже однажды, когда напрочь была провалена операция в Греции. Он ушел невредимым чудом, оставляя подготовленное для работы пространство, бросая людей, но помочь им был не в силах. Неудачи случались и до этого, и после, но ощущение провала тогда пришло ниоткуда, без причин, совершенно так, как сейчас.

Он пожалел, что не остался в башкирском морге на законных основаниях. Уже после, когда менял доллары на латы в подземном переходе под вокзальной площадью, он забыл этот пронзительный холод, объявший его несколько минут назад…

ВОЛОСОВО И ВЫШЕ…

…В комнате не было часов. Ждущие сидели в креслах, лицом к окну, и ни у кого также часов не обнаруживалось, а то, что ненужными браслетами стягивало запястья, что мелькало цифирками в мониторчиках мобильных телефонов, с которых позвонить, при большом желании, можно было наверное самому себе, не имело никакого отношения к течению времени. Эти хитроумные механизмы сейчас не работали, и не было силы, которая могла бы их исправить и запустить. Стрелки и стилизованные цифры обозначали время убытия. Все сидящие в зале имели плоть. Можно было уколоть себя булавкой, если она была, а если нет, то просто ущипнуть, что все по очереди и проделали.

Никого из сидящих не интересовали остальные ожидающие, и этот интерес был привнесенным, чужим. Им не хотелось двигаться. Хотелось только сидеть, вот так, у огромного окна, за которым простирались бесконечные величественные холмы. Свет не менялся над холмами, был ровным, бестрепетным, так как ход времени был остановлен Создателем для сидящих в комнате. Тем не менее, стены были покрыты дубовыми панелями и оконные переплеты были выкрашены белой эмалью. На стеклах едва заметно пульсировали блики, стало быть, источник света находился где-то снаружи.

«Как же так, — подумал тот, кто назывался Псом, — все явь, и я есть, так что же тогда смерть?» Но вместе с тем он понимал смысл комнаты и смысл сидения своего и даже смысл застывшего пятнышка краски в левом верхнем углу стекла. Он мог встать, выйти, но знал, что время для этого не пришло, и те, кто был рядом с ним, знали и могли бы заговорить с ним, но знали также, что вот этого-то и не велено. И так проходили то ли дни, то ли годы. Клочков был облачен в свои туристические одежды, простые и удобные. Как-то так получилось, что окружавшие его вырядились словно бы к круглой дате. И он был недалек от истины. Это «Икарус» со спешившими на свадьбу сгорел вместе со всеми пассажирами в пригороде. Весьма почтенная компания. И ныло в проколотой утром, невесть откуда взявшимся гвоздем, ладони. Днем рана воспалилась. Он раскрыл ладонь и осмотрел ее. От болячки почти не осталось следа, и только розовое пятнышко стремительно уменьшалось…