Первый виток спирали - [6]

«Хорошо еще, что входная дверь заперта, и окно на чердаке я тоже за собой закрыла», — пытаясь выровнять собственное дыхание, размышляла Мари, без конца проворачивая в руке рукоятку ножа. Но даже наличие этого надежного друга сейчас как-то мало ее успокаивало. Ведь, кто знает, насколько эффективным может быть любое оружие, когда дело касается какой-нибудь нечисти?

Простучав довольно продолжительное время в то же самое окно и безрезультатно покричав в него, человек или же какое-то его подобие вновь продолжило слоняться вокруг дома кругами и горестно причитать. Осторожно подкравшись обратно к злополучному окну, в тот момент когда шаркающие шаги были с противоположной стороны дома, Мари поспешно завесила его одним из чехлов для мебели.

После этого, девушка вернулась на диван, на сей раз забравшись на него с ногами. Теперь, с занавешенным окном, ей все же стало немного поспокойней.

Какое-то время спустя, хождения вокруг дома постепенно прекратились, и все звуки снаружи стихли. Тем не менее, Мари еще около часа продолжала сидеть на диване и прислушиваться, но за окнами все это время царила лишь глубокая тишина. Таким образом, окончательно уверившись в своей относительной безопасности, поскольку об абсолютной в этом странном городишке и речи быть не могло, девушка вновь легла, укрывшись собственной курткой, в надежде еще хотя бы ненадолго заснуть. И через некоторое время ей это действительно удалось.

Весь остаток ночи, или чем там являлась эта рухнувшая тьма, прошел, на счастье, без каких-либо особых происшествий. И, несмотря на то, что Мари периодически нервно просыпалась и напряженно прислушивалась, ничего пугающего ни снаружи дома, ни внутри его больше не произошло.

* * *

Несколько часов спустя, проснувшись, на сей раз, уже окончательно, Мари почувствовала себя немного взбодрившейся. Она встала с дивана и осторожно повыглядывала через окна на улицу. Там было уже намного светлее, и даже можно было разглядеть, как по траве и по тропинкам парка стелется легкий, серый туман.

Собрав свои вещи, Мари еще раз внимательно осмотрела весь дом в поисках чего-нибудь, что могло бы оказаться ей полезным. Внимание девушки привлекли завешанные покрывалами картины, висевшие по всем четырем стенам в центральном зале. Решив посмотреть, что на них изображено, Мари с любопытством сдернула с них пыльные тряпки. Рамы картин были богато украшены замысловатой лепниной, но, как и сами картины, содержали одни лишь только серые тона. На каждой раме, по центру, располагалась небольшая табличка с витиеватой надписью, которая очевидно содержала в себе название произведения. И эти названия показались Мари весьма странными, как, впрочем, и содержание каждой из картин.

Так, на одном из полотен, с надписью на табличке «Мэсэмбриа», был изображен портрет дамы в шикарном туалете. Однако верхняя часть лица неизвестной представляла собой невероятно странное зрелище, поскольку кожа на ней была словно бы иссушена, а вместо глаз на мир взирали две зияющие пустотой, словно у какого-то скелета, глазницы. Но с нижней частью лица девушки, при этом, все было абсолютно нормально. Так, щеки ее были женственно округлыми, а пухлые губы кокетливо улыбались зрителю… Тем не менее, глаза у этой леди, в каком-то смысле, все-таки были. Причем их было у нее довольно много. Нанизанные на нити, они представляли собой что-то вроде экзотического ожерелья, которое в несколько рядов украшало ее длинную элегантную шею, а также игриво спускалось в роскошное декольте.

В центре картины, висящей напротив, под названием «Арктос», возлежала на плоском блюде отрезанная голова гигантской рыбины, показанная в профиль. Ее чрезвычайно зубастая пасть была жадно разверзнута вверх, а круглый глаз, как ни странно, напоминал человеческий. Прямо над ней, подвешенный за ногу, свисал откуда-то сверху голый младенец с перекошенным в плаче или ужасе ртом. Причем висел он на туго закрученной вокруг его щиколотки колючей проволоке или же на каком-то покрытом острыми шипами вьющемся растении, которое жестоко врезалось в его нежную, белую кожу.

На третьем произведении, озаглавленном «Анатоле», гордо вскинув голову вверх, поднимался по лестнице человек, с головы до ног облаченный в роскошные, богато украшенные латы. За его широким поясом красовался длинный меч, в эфес которого он картинно упирал свою руку, а с его мужественных плеч роскошными волнами складок струилась длинная накидка плаща. И все бы ничего, но проблема заключалась в том, что голова у этого персонажа была отнюдь не человеческая, а почему-то собачья, как это бывает иногда на некоторых иконах Святого Христофора. Лестница же, по которой он так горделиво поднимался, тоже была странной, поскольку ступени ее представляли собой толстые фолианты книг, которые поддерживали снизу тоненькими ручонками сгорбленные седовласые старцы.

На последней картине, табличка под которой гласила «Дюсис», было изображено кладбище. Оно занимало обширную площадь полотна и уходило своими границами куда-то далеко за линию горизонта. На переднем плане, сбоку, стояла смерть в балахоне. Просунув лезвие своей косы подмышку, костлявая опиралась на нее, точно на костыль. И оттого, что ее субтильное, скелетированное тело было очень сильно наклонено вниз, создавалось стойкое впечатление, что, если бы не поддержка этого импровизированного костыля, то смерть неизбежно рухнула бы прямиком в раскрытую по какой-то неизвестной причине могилу, расположенную рядом с ее ногами. При этом, все кладбище было также весьма необычным, поскольку, вместо могильных крестов, из земли торчали судорожно скрюченные руки покойников, которые отчаянно тянулись из земли наружу. Благодаря этому намеку на воскрешение мертвецов во плоти, Мари предположила, что идея данного произведения в какой-то степени связана с темой Страшного Суда.