Первый трудный день - [2]

– - Ну, а ты тоже на боковую аль побегаешь? Поди пока в огород; там крыжовник есть, нарви себе да пройди в стадо, лошадей посмотри.

Нарвавши полный карман зеленого крыжовника, который хрустел на зубах и вязал во рту, я побежал в стадо. Стадо было одно лошадиное. Коровы в это время были дома. Лошади ходили по густой и сочной траве. Было жарко. Кругом лошадей носились слепни, садились на них, лошади отмахивались от них хвостами. Ребята, которые стерегли лошадей, сидели в кучке поодаль и что-то разговаривали. Я решился подойти к ним и примкнуть к кучке; но, только я подошел, один мальчик спросил меня:

– - Мальчик, ты чей? У кого подводишь?

– - У дяди Никиты.

– - Под телегу не попал еще?

– - Ни разу.

– - Молодчина! Вот тебе за это.

Мальчик ударил меня по спине, другие ребятишки захохотали. Мне стало обидно, и я хотел дать ему сдачи, но мальчик был большой, мне с ним не справиться бы, и я ему спустил. Другой мальчик -- черненький, в кумачовой рубашке и белом картузе -- сказал:

– - Ну за что ты его? Не тронь! Он умный… Дай-ка мне картуз. -- И он, не дожидаясь, стащил с моей головы картуз и спросил: -- Он слушается тебя?

– - Нет, -- сказал я, не понимая, к чему он это спрашивает.

– - Нет, так зачем же ты такой носишь? Дай-ка я его закину.

И он размахнулся, собираясь закинуть картуз. Я понял, что попал впросак, и захотел поправиться.

– - Слушается!.. -- поспешил крикнуть я.

– - Коли слушается, то позови его; он к тебе сам придет…

Мальчик далеко кинул мой картуз, я побежал за ним.

Но вот опять заскрипели воза, загремели порожние телеги.

Я водил то одну, то другую лошадь и чувствовал, что у меня сильно жгло подошвы от ходьбы по жесткой земле, а от вожжей драло ладони.

Кончился день. Нашей лошади подставили корзину травы, а нас посадили ужинать. Опять ели лук, селедку, кашу с постным маслом. Ели, как и в обед, с большим удовольствием. Дядя Никита, должно быть шутя, проговорил:

– - Ты не езди домой-то, ночуй здесь, а завтра еще у кого поводишь.

– - Он завтра опять приедет, -- ответила за меня мать.

Мы сели в телегу и поехали.

Уж смеркалось. Мне делалось тяжелее и тяжелее. Уж трудно становилось сидеть, хотелось к чему-нибудь привалиться, но телега была жесткая. Я поневоле сидел, и предо мною начал проноситься весь сегодняшний день -- все, что я видел, что слышал. Потом я привалился к матери и закрыл глаза, но, закрывши глаза, я все видел воза с навозом и порожние телеги. Вон мальчик настегивает лошадь, и лошадь скачет быстро и где-то скрывается… Вот дядя Никита; он держит на плече вилы, на вилах -- мой картуз, а в картузе -- лук, да зеленый-зеленый. Кругом кто-то насыпал крыжовнику, по нем ходят, и он хрустит… А вот рукомойник, в нем плавает селедка, брюхо у нее разрезано, но она живая, она шевелит жабрами и пьет воду. Кто же это ее пустил?.. Завтра надо будет пустить ее в речку; пойду купаться и пущу.

Что мне представлялось еще, я уже не помню. После мать говорила, что она замертво стащила меня с телеги и унесла на постель. Я проспал до полудня, но и со сном не прошла моя усталость.

1899 г.