Первый особого назначения - [79]

Гриша положил руки на колени и вопросительно взглянул на ребят, словно хотел узнать у них, что они скажут, правильным ли считают они его решение. И Таня со Степкой поняли этот безмолвный вопрос.

— Конечно, правильно! — воскликнула Таня. — Степа, ты ему скажи, что правильно!

Но объяснять Степке не пришлось. Мастер и так понял, что он и Таня одобряют его решение…

Степка и Таня возвращались из мастерской, взволнованно обсуждая новость. Гриша будет работать на заводе! Вот удивятся ребята, когда узнают!.. И, уже подходя к Таниному дому, Степка сказал:

— А хорошо, Таня! Правда?

— Конечно, хорошо, — согласилась она. — Разве можно всю жизнь паять кастрюли и чинить утюги?

— Нет, ты не понимаешь! Хорошо, когда все люди на свете бывают счастливые!

— Да, это очень хорошо, — согласилась Таня. — Только… Только так не бывает, чтобы все, все были счастливыми.

— Я знаю, так не бывает, — кивнул Степка. — Но вот, например… Например, построили новый дом. Каменщики, штукатуры… В этот дом приедут новые жильцы. Уедут из таких вот комнатушек, как у Гриши… Вот я думаю, — продолжал он взволнованно, — Я думаю, самое большое счастье — это если из-за тебя счастливы другие люди…

— Каменщики и штукатуры… — задумчиво повторила Таня. Она вздохнула и поднялась на ступеньку к двери своего подъезда. — До свиданья, Степа.

Он с тревогой взглянул на нее.

— Таня, что ты? У тебя что-нибудь случилось?

— Нет, ничего. Ты это правильно сказал: самое большое счастье — это если из-за тебя счастливы другие люди…

Она исчезла в дверях, а Степка остался стоять на тротуаре, с удивлением глядя ей вслед. Что с ней приключилось? Почему она стала вдруг такой грустной? Может быть, он сболтнул какую-нибудь глупость?

Недоуменно размышляя, Степка возвращался домой. У дома номер двадцать он вдруг остановился. На противоположной стороне, на тротуаре стоял барон — седой высокий турист-иностранец. Он стоял и смотрел на окна дома, где жил Вовка Пончик. Его лицо было сосредоточенно и могло даже показаться сердитым. Он смотрел и хмурился и, казалось, о чем-то думал с неудовольствием. Может быть, он жалел, что не умеет говорить по-русски и не может спросить, что это за старинное здание с колоннами? И Степка — в какой уж раз! — пожалел, что не знает как следует немецкого языка. Можно было бы сейчас подойти к этому иностранному гостю и рассказать ему, что этот дом когда-то принадлежал его земляку — немцу фон Гольцу, который удрал из Советской страны давным-давно, в 1917 году. Впрочем, это могло бы и не понравиться туристу. Нет, лучше уж рассказать, какие подвалы и подземные коридоры тянутся под этим домом, рассказать, что в этих подвалах будто бы зарыт драгоценный клад. Только никто не знает где…

Между тем иностранец заметил Степку, стоявшего и глазевшего на него. Наверно, он забыл, что видел его утром у церкви, потому что, еще больше нахмурившись, он вдруг круто повернулся и зашагал прочь. Очевидно, ему было неприятно, что на него уставились, будто на какую-нибудь диковинку. Степке стало неловко. Вот взял да и смутил человека, не дал ему полюбоваться старинным особняком.

Домой Степка прибежал, распираемый от нетерпения поделиться с отцом и матерью впечатлениями этого необыкновенного дня. И мальчишка с Почтовой, Саня, которому чуть было не дали по шее и который оказался таким интересным — настоящим ботаником; и иностранцы с их автобусом; и исполком; и то, что Гриша теперь будет работать на заводе…

Обжигаясь горячими макаронами, Степка тараторил без умолку, хотя мать несколько раз покрикивала на него за то, что он болтает за едой. Но когда мать пошла на кухню за чаем, Степка все же успел рассказать отцу, что Гриша собирается пойти работать на завод и что у него в мастерской сегодня утром были три человека — рабочие с завода — Андрей Голубев и еще какие-то двое.

— Что были — я знаю, — кивнул отец. — Андрей, Василий Кузьмич, мастер наш, ну, и я.

— Ты?

— Ну да. Что ж тут такого? Давно уж пора ему бросить свои кастрюли. Ведь у него руки золотые. А он их к настоящему делу приложить не может.

…Утром, придя в красный уголок, Степка застал там одного только Женьку.

— Нате, пожалуйста! — сердито воскликнул Треневич, — Я дежурить согласился, думал, Лешка придет, а его нет!

— А ребята где? — спросил Степка, заглядывая в отрядную комнату.

— На разведку побежали, по дворам.

— Может, и Лешка с ними?

— Как это с ними? А газету кто будет делать? Мы еще вчера уговорились.

— Надо к Андрею сбегать, — решил Степка. — Наверно, Лешка спит еще.

Он побежал домой к командиру, но Хворина там не было.

Вернувшись в красный уголок, Степка всего на какие-нибудь секунды опередил Вовку и Мишку. Они влетели следом за начальником штаба, запыхавшиеся и красные.

— В доме пять, во дворе, опять шлак насыпали, — сообщил Вовка, — Третий день лежит.

— Нам девчонка сказала, — добавил Кутырин, — Она там в мячик играла.

Вернулся из разведки Кузя Парамонов.

— В девятом доме в подъезде лампочка перегорела, — доложил он.

Один за другим приходили разведчики. В большинстве дворов на Садовой никаких беспорядков никто не заметил.

— Лешку не видел? — обращался Женька к каждому.