Первый нехороший человек - [40]

– Так, – ответила я медленно, – для начала нужно принимать дородовые витамины. Насколько ты уже? – Слово «насколько» взяло и выпало, словно все это время ждало у меня во рту.

– Одиннадцать недель, кажется. Я не напрочь уверена.

– Но ты уверена, что ребенка хочешь.

– Ой нет, – рассмеялась она. – На усыновление пойдет. Можешь себе представить? Я?

Я тоже рассмеялась.

– Не хотелось грубить, но…

Она изобразила, как нянчит ребенка, заполошно качая его с маниакальным оскалом.

На двенадцатой неделе – безликая трубка, хребет без спины; следующая неделя: верхушка трубки утолщилась и стала головой, с темными пятнами по бокам, они станут глазами. Я читала ей об этих событиях каждую неделю на сайте «Растидитя. ком».

– Заперло вглухую? Это все противные гормоны беременности виноваты. Пора сосредоточиться на клетчатке.

У нее запор, призналась она, с этой недели. У сайта имелась зловещая способность предсказывать, что она вскоре почувствует, словно ее телу еженедельно суфлировали. Имея это в виду, я проговаривала важные абзацы. («Ластоподобные ладони и стопы возникнут на этой неделе. Ладони и стопы: на этой неделе. Они должны быть ластоподобными».) Когда я нечаянно проскакивала неделю, клетки били баклуши, ожидая дальнейших указаний. Она принимала витамины и ела мою еду, но от мысли о дородовом медосмотре ее мутило.

– Пойду поближе к делу, – сказала она, ссутулившись над спальным мешком. Я пока оставила эту тему. Разговаривать с ней в этом ключе получалось почти сценарно – словно в симуляции «Женщина спрашивает, как пройти». «Женщина заботится о беременной девушке».

– Не хочу, чтобы меня трогала официальная медицина, – добавила она через несколько часов. – Роды пусть будут домашние.

– Все равно нужно провериться. А вдруг там что-то нехорошо? – Я откуда-то знала правильные слова, будто смотрела, как Дейна говорит их на видео.

– Все там будет хорошо.

– Надеюсь, ты права. Потому что иногда оно просто не склеивается – думаешь, что там ребенок, а там просто не связанные друг с другом куски, и, когда вытолкнешь все это, оно вылезет, как куриный суп с рисом.

Когда доктор Бинвали показал нам зародыш на УЗИ, я не сомневалась, что Кли расплачется, как любой астронавт, повидавший Землю из космоса, но она отвернулась от экрана.

– Не хочу знать пол.

– Ой, не волнуйтесь, еще очень рано, – сказал врач. Но Кли накрепко уставилась в потолок, избегая смотреть на собственные расставленные ноги. В смысле – никогда. Она уповала никогда этого не увидеть.

– Бабушке может быть любопытно глянуть на последний остаток хвостика, – сказал он, тыкая в экран.

Никто из нас его не поправил. Мы уже катились по рельсам: добрые люди всего мира скользили рядом с матерями и дочерями, открывали им двери, носили им сумки – и мы им разрешали.

Ее формы соответствовали детородной внешности, однако теперь я заметила ее крупноватый подбородок и вальяжную походку. Вместе с набухшим животом получалось причудливо, почти странно. Чем беременнее она делалась, тем менее женщиной становилась. На людях я пыталась следить, отшатываются ли окружающие, пялятся ли. Но замечала это, по-видимому, лишь я одна.

– «Семнадцатая неделя, – читала я. – На этой неделе у вашего ребенка развивается телесный жир (добро пожаловать в нашу банду!) и возникают его или ее уникальный набор отпечатков пальцев». – Слушает она или нет, сказать было трудно. – В общем, на этой неделе занимаемся жиром и отпечатками пальцев. – Подытожила я. Она отлепила улитку от журнального столика и вручила мне. Я бросила ее в ведро с крышкой, при входе; Рик собирал улиток.

– «Ваш ребенок весит пять точка девять унций и размерами примерно с луковицу».

– Говори просто «ребенок», а не «ваш ребенок».

– Ребенок размерами с луковицу. Хочешь, прочту «Совет от наших читателей»?

Она пожала плечами.

– «Совет от наших читателей: не тратьте деньги на одежду для беременных, можно просто одолжить у мужа рубашки на пуговицах!»

Она глянула на свой живот. Он смотрелся как пивное брюхо, выглядывавшее из-под майки.

– У меня есть рубашка, могу одолжить.

Кли пошла за мной к встроенному шкафу. Вся одежда была чистая, но вся вместе пахла маслянисто, сокровенно, я этого никогда не замечала. Она принялась гонять вешалки. Внезапно вытащила длинное вельветовое платье и приложила к себе.

– Это платье для лесб, – сказала она.

Платье, которое я надела на свиданье с Марком Квоном, отцом Кейт. Она чудовищно быстро его нашла. Оно было с длинным рукавом, на крошечных пуговицах по всей длине – от подола, доходившего до середины голени, до высокого воротника. Тридцать или сорок пуговиц.

– Может, все еще тебе идет.

– Вряд ли. – Женщина постарше, благородных кровей, с белыми волосами и настоящими жемчужными сережками смотрелась бы в нем элегантно. Любой помоложе или победнее выглядел в нем, как солдат из стран, где женщины носят автоматическое оружие. Я вытащила полосатую мужскую рубашку. Она отнесла ее в ванную, но, когда вышла, на ней по-прежнему была ее майка.

– Не мой стиль, – сказала она, возвращая мне рубашку.

– Тебе это естественно? – спросила я. – Быть беременной?

– Это естественно, – сказала она. – Противоестественным это делает официальная медицина.