Первый контакт - [53]

Странное это состояние: все заняты делом, а я, видишь ли, гуляю налегке и, может, зря отвлекаю карчикалоя на охрану своей персоны. Он, может, с большим удовольствием сопровождал бы Васю, который каждый день уходил в лес, пытаясь самостоятельно разрешить загадку уменьшения численности животных. Если принять точку зрения Льва, то все бегающее уже давно должно было вымереть. Но ведь не вымирает. Напротив, жизнь на Афсати процветает. Вон на чистом — после недавнего ливня — пляже выплясывают чьи-то носатые малыши, или, может, то взрослые звери? Чтобы хоть немного разобраться в животном мире планеты, нужны большие коллективы специалистов и годы работы. А мы что можем: прибыл, увидел, улетел? Все с поверхности, все скользом.

…Лев не дождался вечера. Он выбежал ко мне, и длинная бумажная лента волочилась за ним по траве.

— Сравни. — Он тыкал пальцем в график. — Общее поголовье зверей за эту неделю не изменилось, а? Значит, я был не прав, численность стабилизировалась!

Лев радовался своей ошибке с непосредственностью пуделя, встретившего хозяина. Я мог бы здесь порассуждать о порядочности, изначально присущей всем членам экипажа, но не стану. Вот и Лев — хороший человек, хотя не без отдельных недостатков, что говорить. Он был доволен, что Афсати не грозит одиночество.

Через несколько дней нашего непосредственного Льва стала снова грызть тревога: Афсати теперь угрожало перенаселение и исчезновение растительности. Численность травоядных стала возрастать, а хищников — продолжала уменьшаться, они прежними темпами сигали в озеро и через малое время выходили оттуда преображенными кроткими вегетарианцами.

Открытие назревало, оно уже наполнилось фактами, как младенец криком. Лев давно мог бы сформулировать суть дела, но еще чего-то ждал, перепроверял, очень он у нас добросовестный. Но день настал, точнее — вечер. Ламель любовался, как я отъедаюсь пловом, а Лев был в цветном саронге, лосинах и слаксах, на переднем зубе желтела фикса, и Лев проникновенно скалился, чтоб всем видно было. Бледный, со взором горящим, он вывел на дисплей некую пологую синусоиду и торжественно сказал:

— Собратья!

Мы все вздрогнули, а капитан постучал ложечкой по чашечке:

— Лев имеет что-то сказать. И да не заглушим мы его речь своим чавканьем.

Лев заговорил, и нам стало не до еды, ибо пища духовная для нас важнее телесной, у сытого человека всегда так. Лев сообщил, что долго воздерживался, но уже можно. Эволюция на Афсати, говорил Лев, ни одному виду не отдала предпочтения. Это вам не Земля, допускающая засилье то динозавров, то человеков. Здесь за миллионы лет установилось некое равновесие трех стихий жизни: растительности, травоядных и хищников. Эволюция — этот разум Вселенной — нашла и способ поддержания равновесия.

Если фитомир терпит чрезмерный ущерб, а хищники не справляются с ролью регулятора, включается некий механизм, назовите его инстинктом, и гонит в озеро жвачных и грызунов. Выбора нет: переродиться или умереть! И жвачный обретает клыки и плотоядность. Пошатнувшееся равновесие — Лев провел пальцем по пику синусоиды — восстанавливается. Но тут вступает в силу фактор инерционности процесса, и мы наблюдаем падение численности жвачных, обусловленное ростом поголовья хищников, в основном за счет метаморфоз. Пройдет немного времени — и теперь хищник полезет в озеро, как это сделал зебрер Рамодина.

Тут Лев остановился, чтобы передохнуть, и закончил:

— Цикл правит жизнью!

* * *

Осень — время не менее прекрасное, чем весна, — кончилась. И закончилась моя работа над этими записками. Приглашенные для обсуждения долго пили коньяк, поданный Клеммой, и закусывали мандаринами. Был случай, когда, увлекшись воспоминаниями, мы совсем забыли про Клемму, и от огорчения у нее задымились подмышки. Поэтому первый тост подняли за здоровье экипажа — чтоб он был еще здоровей — и за Клемму, чтобы не было у нее короткого замыкания! Подняли и больше к этому не возвращались. Потом мы пили за тех, кто в космосе, потом за зверей отдельно каждой из известных нам планет — Земли, Цедны, Нимзы, Афсати… Пили за птичек Сирены, а за пуджиков не пили. Далее космофизик произнес, наливая по полной:

— Чего мелочиться! Выпьем за всех зверей Вселенной, чтоб им хорошо было.

Мы поддержали этот редчайший тост, а потом Лев, разглядывая порожний сосуд, почесал затылок и сказал:

— Если говорить о рассказе, то важнейшие события отобраны верно, изображены выпукло. Но у тебя все это как-то несерьезно, с каким-то легкомысленным оттенком…

— Именно, именно, — вмешался Вася. — Неужто я действительно выглядел так, что Лев содрогнулся. Ты содрогался, Лева? И почему это у меня ноздри книзу выразительные? Где такое видано! Я тебе скажу: не ожидал. Ерничество это, понятно? Да, я коренаст, — Вася засопел, — но стоит ли это подчеркивать. И какое отношение это имеет к открытому Львом закону равновесия?

Я молчал, хотя мог бы сказать о праве автора на детали, которые, будучи краткими, наиболее полно характеризуют героев произведения. А Васина коренастость присуща ему не только внешне, но и внутренне… А мог бы сказать: пишите сами!