Первый генералиссимус России - [15]
«Вот же бесстыжая!» — пронеслось в голове.
Потянулся, чтобы поправить на Авдотье рубаху да натянуть покрывало — прикрыть срам. Поправляя рубаху, прикоснулся к атласной коже ягодицы. Обожгло так, что едва не отдернул ладонь. Жар тут же перекинулся внутрь его собственного тела. Уже не осторожничая, двумя руками сгреб жаркое, податливое, словно расплавленный воск, тело жены. Засопев учащенно и горячо, поворачивая на спину, потянул под себя.
— Ты чаво, Лешенька? — полуоткрыла Авдотья большие, темные, затуманенные сном глаза.
— Ничаво, — отозвался хрипловато и грубовато. — Сама что ли не понимаешь?..
— Так, кажись, пост… Грех… — жарко дыша, слабо сопротивлялась Авдотья.
— Отмолим…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой говорится о том, как проходили первые дни деятельности воевод в Курске и как воевода Алексей Семенович Шеин узнал об истории города
Воеводский двор и съезжая изба, по иному, судная, стояли рядом. Неподалеку от них — губная. Только самого губного старосты не было. Его предстояло избрать.
«Богато курчане живут, — отметил Шеин данное обстоятельство. — Почти всюду на Руси воеводская, съезжая да губная под одной крышей стоят, а тут три хоромины».
Всюду толпился народ. Мелькали стрелецкие кафтаны и шапки-колпаки, причем разного цвета — красные, малиновые, клюквенные. Это из-за наличия высланных из Москвы неблагонадежных стрельцов. Виднелись казачьи кожухи, армяки да сермяги посадских и крестьян. Немало было и купеческих поддев и кафтанов. А кто-то пришел в польском кунтуше — видать, еще со времен войны хранил, как трофей, добытый в бою. А ныне вот надел.
Обладатели одеж попроще — решали свои докуки на съезжей. Они, конечно, не прочь были и к воеводам обратиться, да кто «суконное рыло да в калашный ряд» пустит. Особенно в первый день. А у воеводских хором собрались те, кто должен был лично предстать пред очи новых воевод. Здесь народец был посолидней, позажиточней.
Все вели себя сдержанно. Особенно те, кто «навострил лыжи» к воеводам. Тут, попробуй, повеселись, попотешь беса — потом как бы не пришлось всю жизнь плакаться да каяться.
«Это хорошо, что присутственные места рядом, — шагая вместе с Шереметевым к воеводскому двору, размышлял Алексей Семенович Шеин, быстро окидывая острым взглядом внутреннее обустройство детинца или, по-иному, большого острога. — Случись что — подьячие рядышком. Кликнул — прибегут. А вот до стрелецкого головы, да до казачьего — надо посыльного подыскивать. И не какого-нибудь приказного, а мальца. Малец и шустрее будет, и платить ему куда меньше можно — все одно целый день попусту бегает по граду. А так — хоть с пользой».
Когда до воеводской осталось несколько шагов, Алексей Семенович, словно вспомнив что-то, бросил едва уловимый взгляд на старшего сотоварища.
«Интересно знать, согрешили ли ныне Петр Васильевич и Мария Ивановна?» — можно было прочесть опытному человеку в этом взгляде.
Легкая лукавая улыбка скользнула в уголках его губ. Скользнула и растаяла. И вновь округлое лицо молодого воеводы, украшенное черными вразлет бровями, аккуратным прямым носом, темными, с зеленоватыми искорками вдумчивыми глазами, обозначившимися усиками и едва наметившейся бородкой, серьезно взирало на мир из-под боярской шапки, отороченной мехом соболя. Шапка осталась постоянным напоминанием о воеводстве в Тобольске. А вот другую память о том воеводстве — соболью шубу — на плечи не наденешь, перед народишком не покрасуешься. Лето. Жара. Пришлось обойтись тонкого сукна малиновым кафтаном, обшитым золотыми галунами и светлыми пуговицами. В нем тоже жарковато, но не придешь же в присутственное место в одной рубахе, распахнутой до пупа… Приходится терпеть.
«Шереметев же терпит, — тут же подвернулась спасительная мысль. — А у него кафтан и потолще, и подлиннее. Да, пожалуй, и побогаче будет, — отметил не без тени легкой зависти. — А поверх кафтана еще и ферязь — вообще не запариться, сгореть можно… К тому же и шапка горлатная о сорока соболей, не моей чета. Тут и под моей, малой, главе запарка, а под его — мыльня настоящая».
Если на лице Шеина проницательному наблюдателю можно было заметить смену чувств и переживаний, то лик Шереметева выражал надменность и нескрываемое пренебрежение к окружающим. Сразу видать — государев боярин идет, не кто-нибудь…
Утром, встретившись с Шереметевым, договорились, что знакомство с курскими начальными и приказными людьми проведут вдвоем. Причем без местных курских «приказных строк» — подьячих. Чтобы народ себя свободнее чувствовал, не был стеснен надзором подьячим. Остальное — читать бумаги, изучать Переписные книги, вести разбор жалоб — будут делать по собственному разумению. По отдельности договорились и знакомиться с крепостью и городом, чтобы потом сравнить впечатления, да и сделать правильный вывод. А коли что будет непонятно, то вновь обмозговать сообща. Ибо, что ни говори, а две головы лучше, чем одна.
Договорившись, двинулись в сторону присутственного места. На колокольне Знаменского собора неурочно брякнул колокол.
«Ишь ты, — догадались разом, — звонарь сигнал подает, что вышли».
Но остановились, повернулись к храму, сняли шапки, чтобы осенить себя крестным знаменем. Перекрестившись троекратно, надели шапки, тронулись дальше.
Историко-детективная повесть о том, как в Курской области обнаружили уникальные золотые сокровища гуннов. Действие повести разворачивается в двух временных пластах.
Меч князя Всеволода Святославича, известного по «Слову о полку Игореве» под прозвищем «Буй-тур», вместе с частью старогородского клада, а также многими другими экспонатами и был привезен сотрудниками Трубчевского музея в Курский областной краеведческий. Привезен по просьбе коллег для устроения временной экспозиции в рамках действия федеральной программы о взаимном обмене культурными и историческими ценностями и фондами. С этого начинается запутанная детективная интрига, разворачивающаяся в двух временных пластах. При создании обложки использованы картины «Буй-тур Святославич» из серии художника Андрея Нестерова «На заре Руси» и «Сыщики МУРа» художника Олега Леонова.
Исторический роман «Время бусово» рассказывает о войне между германским племенем готов, захватившими плодородные земли между Днепром и Днестром, и славянами, которые в своем стремлении освободиться от иноземного господства вступают в смертельную схватку с сильным противником. На страницах книги оживает эпоха «Великого переселения народов» с ее кровавым хаосом и разными судьбами отдельных людей, а также целых племен и народов.
Две повести о сложной, но такой важной и нужной работе сотрудников милиции, основанные на реальных событиях.
О рядовых «солдатах правопорядка» — участковых инспекторах, сотрудниках уголовного розыска и дружинниках — хочется рассказать. Хочется поведать без прикрас и фантазий, сделав их героями рассказов и повестей.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.