Первый этаж - [31]

– Со склада выпиши.

– Без тебя не догадался... Нет на складе.

– С другой сними.

– С какой это с другой?

– Да хоть с этой.

– Сказала... А ему чего?

– Да он в ночь пойдет. Приеду – обратно переставим.

– Не положено.

– Не узнает никто.

– Как так?

– Как, как... – передразнила. – Ты не скажешь, да я промолчу: вот и не узнают.

Механик удивился:

– Это можно. Это пожалуйста.

– Тьфу! – плюнула в сердцах. – Сам не мог допереть?

Полезла открывать капот.

– Только уговор, – сказал механик. – Ты сама меняла. Я ничего не знаю.

– Когда ты чего знал?

Поменяла аккумулятор, села в машину, хлопнула дверью, вылетела из гаража, как полоумная.

– Чтоб вы сгорели все, душегубы! Понатыкали дураков на нашу голову.

Тут ей сразу пофартило. Не успела выехать – подскочили двое, с чемоданами. Опаздывали на самолет, в Шереметьево. Отвезла – и сразу назад, на Хорошевку. С Хорошевки в Кузьминки. Оттуда в центр, и дальше, к Филям. Из Филей опять в центр. Нигде не стояла, никого не ждала. Время к обеду, а у нее на счетчике – почти план. Спасибо строителям: разогнали Москву по окраинам. Спасибо приезжим: летом от них не продохнуть. Спасибо властям: деньги прыткие стали. Веселее тратятся, не залеживаются, сами из кармана выпрыгивают.

Около ГУМа приткнулась к тротуару, передохнуть в тенечке. Заглушила мотор, вылезла промяться из прокаленной зноем машины. Сама невысокая, ладная, округлая. Руки маленькие, ловкие, на локтях ямочки. Ноги стройные, сильные. Тело гибкое, девичье. Лицо чистое, волос черный, а глаза, что тучи на небе: глубокие, неохватные. Могут грозой разразиться, с громом и молнией, со шквалистым ветром, могут дождичком пролиться, ласковым, теплым. Сарафан на Ане в мелкую точечку, тапочки на ней парусиновые, косынка на шее шелковая. Сзади посмотришь: девчонка девчонкой. Спереди глянешь: женщина в летах.

Обошла вокруг машины, потыкала ногой по скатам, уловила издалека свежий арбузный запах. Запах пробивался сквозь горячий, плотный воздух и едкий бензиновый перегар, запах победно бил в нос тонкой, игольчатой струйкой. Завертела по сторонам головой, увидала полосатую груду на асфальте, кучку туристов – по уши в арбузном соке, соблазнилась, пошла покупать. Ступала легко, перебирала ногами часто. Вокруг суматошились, сталкивались, закручивались нетерпеливыми водоворотами, а она шла – никого не задевала. Выбрала арбуз с сухим поросячьим хвостиком, взвесила, расплатилась, длинным ножом развалила на ломти, понесла к машине. Привалилась к дверце, кусала мякоть малыми кусочками, косточки сплевывала в ладошку, любопытно взглядывала на прохожих.

Около ГУМа место ходкое, шумное: постоять не дадут.

Прибежали говорливые узбеки с огромным ковром, трое на один ковер, торопливо полезли в машину.

– Вези. Почему не везешь?

– Обед, – объяснила. – У меня обед.

Приплыли роскошные грузины в неохватных кепках, – глаза томно полузакрыты, руки в карманах, – оглядели кругом машину, будто собрались покупать, свысока покосились на Аню, сыто поцокали языком.

– Шофер нэт?

– Нет, – подтвердила. – Сама жду.

Притопали два мужика, – на горбу по страшенному "сидору", – сказали, окая:

– Девка, не довезешь?

– Не довезу, – окнула в ответ. – Дайте продохнуть.

Пришли под ручку девушка с косой до пояса и молоденький лейтенант в ненадеванных погонах, попросили в неприступном смущении:

– Товарищ таксист, покажите нам главные московские достопримечательности.

– На какую сумму? – спросила. – На рубль достопримечательностей? На три? На десятку?

– Ваня, – охнула девушка, – ГУМ... Смотри, ГУМ... Ну, Ваня! Ну, пожалуйста...

Лунатиками ушли в ГУМ.

Прискакали глазастые интуристы с балалайками, голоногие, тощие, поджарые, как хлеб подсушенный, запрыгали вокруг, защелкали аппаратами, будто не видали отродясь, как человек арбуз ест, залопотали вразнобой:

– Фикче-микче-пикче...

– Ни-ни, – отказала. – Дайте оклематься.

– Ок-ле-мать-ся... – повторили интуристы и уткнулись в разговорники.

Приплелся, шаркая галошами, старый человек с явно выраженными национальными признаками, спросил, отдуваясь:

– Посидеть – бесплатно?

– Бесплатно.

– Я посижу.

Залез в машину, блаженно вытянул ноги:

– Как вы думаете, почему в этом городе мало скамеек?

– Не знаю.

– Я знаю. Чтобы не засиживались.

Подошел могучий парень в тугих до неприличия джинсах, – бык-производитель, – небрежно привалился к капоту, взял последний арбузный ломоть:

– На Клязьму сгоняем?

– Чего там не видала?

– Трояк сверху.

– Жарко, – сказала. – И далёко.

Парень подумал, оглядел ее, не торопясь, с пониманием, сплюнул под ноги косточки, шевельнул чудовищным, будто накладным, бицепсом:

– Порубаем, скупаемся, то-се на травке... И назад.

– Думаешь, надо?

– Не помешает.

– Иди, – послала. – Найди помоложе.

Он и пошел, играя обтянутым задом.

– Женщина, – сказал из машины старый человек с явно выраженными национальными признаками, – у вас такая профессия! Я вам завидую.

– С чего бы это?

– Она еще спрашивает! К вам люди идут.

– Вот где они у меня, эти люди!

Старый человек передвинулся по сиденью, сел на место шофера, положил на руль тонкие, дрожащие, в седых волосках руки.

– Как вы думаете, меня не возьмут в шоферы?

– Думаю, нет.