Первый дон - [117]

Слуги разливали вино в большие сверкающие серебряные чаши. Коронето, невероятно толстый римский кардинал, в очередной раз поднял тост за Борджа.

Александр, на какое-то время забыв об амулете, пребывал в превосходном расположении духа, много смеялся, шутил с сыновьями. Чезаре сидел по одну его руку, Хофре — по другую. В какой-то момент от избытка чувств Папа обнял обоих сыновей и прижал к себе. Хофре как раз наклонился к Чезаре, чтобы что-то ему сказать, и неловким движением выбил из его руки чашу. Яркое, как кровь, вино выплеснулось на золотистую шелковую рубашку Чезаре.

Подскочивший слуга попытался вытереть пятно, но Чезаре сердито оттолкнул его.

По ходу вечера Александр почувствовал нарастающие усталость и жар. Скоро попросил его извинить. Чезаре тоже стало как-то нехорошо, но его больше заботило состояние отца, который мертвенно побледнел и начал обильно потеть.

Александра увезли в ватиканские покои. Теперь он весь горел и едва мог говорить.

Немедленно вызвали врача, Микеле Маррудзи.

Осмотрев Александра, он покачал головой. Повернулся к Чезаре.

— Боюсь, что малярия, — приглядевшись к сыну Папы, добавил:

— Чезаре, тебе, похоже, тоже нездоровится.

Приляг, утром я вернусь, чтобы осмотреть вас обоих.

Наутро стало ясно, что отец и сын серьезно больны.

Оба горели в лихорадке.

Доктор Маррудзи никак не мог понять, имеет ли место малярия или отравление, но решил поставить больным пиявок, которых принес с собой. Заглянув в кувшин, Чезаре увидел, как они ползают по дну, длинные и тонкие.

Сосредоточенно сведя к переносице густые темные брови, доктор Маррудзи сунул в кувшин длинные металлические щипцы, осторожно ухватил одну из пиявок и вытащил наружу. Положил на латунную тарелочку, показал Чезаре со словами: «Это лучшие пиявки Рима. Куплены за большие деньги в монастыре святого Марка. Там их разводят в кристально чистой воде».

Чезаре передернуло, когда врач приложил пиявку к шее отца. За ней последовала вторая. Первая тем временем потемнела от крови, ее тело все разбухало, одновременно укорачиваясь. К тому времени, когда доктор Маррудзи положил на шею Александра четвертую пиявку, первая насосалась до отвала и, став круглой и лиловой, как слива, отвалилась и упала на чистую шелковую простыню.

Чезаре мутило, а доктор Маррудзи, зачарованный и пиявками, и собственным мастерством, вещал: «Мы должны дать им время насытиться. Они высосут из тела твоего отца плохую кровь и помогут ему поправиться».

Когда доктор Маррудзи решил, что крови высосано достаточно, он снял пиявок с тела Александра.

— Мне представляется, что его святейшеству уже лучше.

И действительно, Александр уже не горел в жару, наоборот, похолодел, побледнел.

Маррудзи повернулся к Чезаре.

— Теперь твоя очередь, сын мой, — и потянулся к нему с пиявкой.

Чезаре отказался: пиявки вызывали у него отвращение. Откуда он мог знать, что в современной медицине они считались одним из наиболее действенных лекарственных средств?

Но к вечеру, несмотря на оптимизм доктора Маррудзи, не осталось никаких сомнений в том, что Александру становится все хуже. Некоторые опасались, что он не дотянет до утра.

Дуарте, придя в спальню Чезаре, сообщил, что его мать, Ваноцца, навестила Папу и ушла от него, вся в слезах. Хотела заглянуть и к Чезаре, но тот спал, и она не решилась будить его.

Чезаре настоял, чтобы его принесли к отцу. Ходить он не мог, поэтому пришлось воспользоваться паланкином.

С большим трудом Чезаре перебрался на кресло, поставленное у кровати отца, взял его руку, поцеловал.

Папа Александр лежал на спине, его живот раздуло от газов, легкие наполнились мокротой, не дававшей дышать. Он постоянно то ли впадал в сон, то ли терял сознание, но иногда голова его прояснялась.

В один из таких моментов он повернул голову и увидел сидящего у кровати Чезаре, бледного, осунувшегося, с грязными, спутанными волосами. Его тронула тревога, которую он прочитал на лице сына.

Подумал о детях. Хорошо ли он учил своих сыновей?

Или, наоборот, подавлял, лишал самостоятельности, навязывая свою волю, отца и Папы?

Едва он задал себе этот вопрос, как со всей ясностью и отчетливостью вспомнил все грехи, совершенные его детьми благодаря ему. И внезапно понял все, что ранее скрывала пелена тайны. Получил ответы на все вопросы.

Александр вновь посмотрел на Чезаре.

— Сын мой, я подвел тебя и теперь прошу прощения.

Чезаре не отрывал от отца взгляда, полного сострадания и тревоги.

— За что, папа? — спросил он с такой нежностью, что на глазах Александра навернулись слезы.

— Я учил тебя, что власть — зло, — говорил Александр прерывисто, жадно хватая ртом воздух. — Но, боюсь, не объяснил все до конца. Я советовал остерегаться власти, вместо того, чтобы поощрять изучать ее механизмы. Никогда не говорил, что есть только единственный благой повод употреблять власть — когда она служит любви, — дыхание со свистом вырывалось из груди Александра.

— Что это значит, отец? — спросил Чезаре.

Внезапно время для Александра сместилось в прошлое. Он стал молодым кардиналом, поучал обоих сыновей и дочь, тогда как младенец Хофре играл в колыбели.

Ему даже стало легче дышать.