Первый День Службы - [34]

Рано или поздно его проделки обнаруживались. Родители не могли понять цели, которые он преследовал, а Витька отказывался им что-либо объяснять. Он и сам-то не все до тонкостей обосновывал — просто мстил и все! Иногда даже забывая уже о причине. Была какая то интуитивная мера: сколько отвесить мести за то или иное унижение. Родители стервенели, избивали его до полусмерти, не помогало — Шпала продолжал еще яростней. Тогда, видя, что побои не помогают, они меняли тактику: придумывали всякие изощренные пытки, дабы сломить его сопротивление. Во время накала страстей с их стороны Шпала уже вообще был не способен что-то понимать. Ненависть заслоняла все. Стоя в углу или на коленях, он не слушал родительские увещевания и нравоучения, Витька ненавидел в этот момент их лютой ненавистью, плакал от злобы и бессилия, и решал для себя глобальную несправедливость человеческого бытия: почему человек не может вот так взять и умереть тут же по собственному желанию. Это в его положении было единственным выходом, а вместо этого он вынужден был жить и ежесекундно подвергаться немыслимым оскорблениям и унижениям. Можно, конечно, взять нож и заколоть себя, но кто же его выпустит из угла? Шпала ждал смерти и молил только неведомые силы, чтобы она пришла как можно быстрее! Он сознательно шел в таких случаях на обострение, в надежде покончить со всем поскорее… Но вместо этого наступал перелом — мать посещало запоздалое, безмерное и вовсе Витьке не нужное, противное, сострадание.

Начиналась истерия плача и ругани между родителями. Она опять же принималась срывать злость на отце, но трактуя его поступки уже в совершенно противоположном ключе: обвинять его в чрезмерной жестокости, в тайном умысле сделать сына калекой, каким в свое время дед сделал его, перебив во время очередного избиения отцу позвоночник. (Правда это или нет, Шпала до сих пор не знает: по одной версии папаша сам упал с дерева или с сеновала и сломал позвоночник, по другой — дед его воспитывал, по третьей отец сам сломал, а дед потом добавил… А так батя не такой уж слабак, маленький против братьев и сестер, но коренаст, как горилла). Называла его извергом рода человеческого, и вообще обвиняла во всех смертных грехах. Тогда возникали потасовки уже между родителями, которые наказанный отпрыск вынужден был терпеть и наблюдать во всей их красе. Потом мать переключалась на него, принималась обнимать и целовать избитое до полусмерти чадо, просить у него прощения, но тут же и от него требовала того же. А что ей Витька мог дать? Заряженный ненавистью, понимающий свою неспособность дать тут же отпор, он не мог так быстро и бесполезно разряжаться! Мать принималась упрашивать его попросить прощеня, и Витьке это было втройне противно — кривить душой. Любовь превращалась в ненависть. Избиения продолжались и перемешивались с уговорами, а смерть все не шла, и он уже не в силах был терпеть все эти муки, эти издевательства: ему не оставляли даже права спокойно умереть! Шпала, презирая себя, мямлил предложенную ему формулировку слов прощения и мать принималась его обнимать, целовать…

Эти всплески воспитательной активности не имели никаких положительных последствий, не несли в себе вообще сколько-нибудь ценных познаний и приобретений, кроме двух качеств: умения ненавидеть все живое за всеобшую несправедливость бытия и твердолобое упорство и подсознательная ориентировка всегда делать все наоборот тому, чего от него хотят добиться силой. Подобные периоды вовсе не были единственными воспоминаниями юности. Они проходили, зарастали, забывались, как жестокие и бессмысленные кошмары. Были и положительные периоды, воспоминания о которых остались в душе Шпалы на всю жизнь: в частности, поездка к родичам на Волгу и в Казахстан. Потом, после примирения, во время очередной встречи с родичами, когда те спросили — кончились ли у них в семье гражданские войны? — папаша ответил, что гражданские кончились и начались отечественные.

Самое интересное, что в минуты относительного или абсолютного затишья в семейных отношениях, мать по незначительному поводу выговаривала Витьке, что он в отцову породу: упрямый и такой же твердолобый, как и отец, а отец, в свою очередь, у них упертый, как дед, характер которого был нами достаточно подробно описан выше. И отцу подобная характеристика нравилась! Шпалу невозможно было обмануть притворством, он своих родителей чувствовал, как собака норовистого хозяина! Отец делал вид, что это не так, что он сердится, — но это был блеф! Вслед за этим и родичи признавали, что ничего от ихней — Хуловой породы в Витьке нет. От него как бы заранее открещивались. Подразумевалось, что Шпала может быть только таким. Дед оставался единственным Витькиным идеалом и потому переставал быть носителем отрицательных черт. Шпала их из воспоминаний о деде вытравливал, подправлял, подлакировывал образ, и вот уже изобретенный Витькой дед вполне годился для подражания и восхищения. Таким образом, его упрямство и мстительность всеми окружающими на словах осуждаясь, на деле ими поддерживались, признавались за основные и естественные черты Витькиного характера. Ну, а к ним Шпала уж пририсовывал, додумывал и остальные. Процес создания личности — ведь это творческий процесс! О физической схожести можно судить более определенно: это был действительно феномен какой-то: отец лицом, как две капли похож на фотографию деда в молодости, а Шпала мало того, что на отца и на деда, и ростом, как дед — то есть высокий, так у него еще и расположение конопушек на всем теле точно, как у отца (карта звездного неба), а отец говорит, что у него, как у деда!