Первый День Службы - [235]

Целыми месяцами, изо дня в день, с редкими перерывами, сборный пункт гудит новобранцами-призывниками. За забором бурлит не менее многолюдная и разношерстная толпа провожающих. Последние значительно буйнее, ибо без присмотра и под градусом. Лезут на заборы, пишут эти самые изречения, передают во двор запрещенный товар: водку, гнилье, самогон. Либо просто высматривают своих, подбадривают, кричат, машут руками, шапками. Изредка их гоняет дежурный по сборному пункту. Чуть поодаль, под сенью тополей, на столах и лавочках, на кирпичах, пустых ящиках из-под водки, а то и просто на земле располагаются газетные скатерти-самобранки, уставленные густо питьем и закусью. Объединяя вокруг себя людей, по родству, да по знакомству, кучками большими и малыми. Пушнины (пустых бутылок) в такие дни здесь, как по осени желудей под дубом! Тогда снуют скрюченные бабки, старички с мешками и все равно не успевают подбирать стеклотару. Те, кто еще в памяти, горланят во всю мочь песни, типа: «Скоро быть мне солдатом, но поверь дорогая, что ни разу за службу, не забуду тябя я…» «За летящий по небу голубой вертолет…» Пьют, дерутся, целуются, обнимаются, мирятся, клянутся в вечной любви и дружбе, устраивают разборки и больше всего… галдят. Милиция сюда не заглядывает. Это стало бы верхом наглости с ее стороны, ущемлением основной и священной свободы советских людей — праздновать до потери пульса проводы на службу в Вооруженные силы. Кто в армии не был? И милиция прошла через этот же военкомат. Он — столбовая дорога в жизнь, для каждого молодого человека! Пустырь за забором — своеобразный заповедник в самом центре города, где все, не чуждое людям, считается обычным. Вот целуется парочка. А рядом их общий знакомый струей обмывает кудрявую березку — символ Есенинского вдохновения. У стриженного под ноль парня, одетого в грязную изорванную фуфайку на коленях шикарная девица. По моде экипированная, нарядно размалеванная и с сигаретой в зубе. Задрав полы ее кожаного плащика, бритоголовый деловито тискает аппетитное тело за все возможные места… В кустах и естественных укрытиях можно обнаружить и того интереснее! Но только кто же станет без лишней нужды туда заглядывать, коли сам себе не враг? Так из года в год по весне и осени. Через этот сборный пункт, вот уже какое десятилетие, проходит весь годный к службе человеческий материал области. Целиком, без изъяна! Ибо, не родилась еще мода бегать от армии. Ничего, кроме позора и осложнений в дальнейшей жизни сей поступок не принесет! Служат все: «блатные» и «мужики». Луканулся только Боря Ельцин! Имел, стервец, пристрастие пиздить гранаты с армейского склада и однажды подорвался. Жаль, не насовсем! Нынче за забором что-то тихо, пустынно. Оно, если поразмыслить и понятно: ведь последний день, остатки по сусекам наскребенные. Всех, кто нынче находится внутри, в большинстве родители и знакомые уже провожали раз, а то и два. Затем отсрочки. Тут опоздавшие, дефектные и нестандартные (как Витька). От входных ворот, сделав круг, Шпала направился к одной из кучек, обосновавшейся в беседке.

— Здорово, ребята!

— Здоров, коли не шутишь, — был неспешный ответ.

— Кто тут за главного?

— Хы! Дык все мы, слава богу…

— Ну, а самый?

— Это я! — после некоторого замешательства и молчания вперед грозно, с достоинством выдвинулся рослый белобрысый битюк — Витькин сверстник. Пренебрежительно сверху вниз уставился на Шпалу.

— А ты кто такой, какая команда?

«Ого! Из этого ефрейтор выйдет,» — подумалось Витьке с иронией. Шпала в упор разглядывал колхозного атамана. По манерам было видно: верховодил в масштабах своего огорода, терроризировал в ПТУ первогодок. Когда набрал вес до нынешнего, бузил в сельском клубе, выпив для запаха. Рубился на колах с чужаками и ставил мировую. Вот он, гнет государства, налицо: выжимает прессом из народа все соки, сдавливает людей в одну массу, постепенно превращая в жмых. И нигде от этого давления не скрыться: ни в городском троллейбусе, ни в очереди, ни в селе! Коллективизм — по-нашему, по-русски — толпа. Все живем в шобле-ебле от рождения и до смерти. Отсюда и психология человека из толпы: успеть, урвать, из глотки выхватить, локтями шибануть, чтобы посторонился! Разные вот они — люди собрались в этом дворе. Делить между собой нечего, дороги тоже ждут различные. Но психология толпы работает и здесь: оскалить пасть при встрече, рыкнуть на всякий случай. Между тем и сам Шпала такой же! Для него «атаман» — потенциальная груша, при отработке ударов. Потому — жизнь такая, беспросветная: с рождения тебя учат обороняться и нападать, а лишь только начинаешь делать это лучше других — сажают! Жаль не встретил его, когда трусил подобных «хлеборобов» на базаре. Хотя, с другой стороны, даже интересно: новая жизнь, новая борьба за место под солнцем! Но этот двор лишь загон. Нет смысла показывать себя здесь, тем более, что висишь на волоске. Потому, оставив частности, Витька сказал просто:

— Слушай, земеля, объясни-ка мне, какой здесь порядок?

Собеседник опешил от столь дурацкого вопроса и неприличествующего месту тона. Себя он вот уже двадцать часов чувствовал солдатом! Собрав к месту всю приобретенную осанку, со снисходительным достоинством старика, «атаман» стал разжевывать этому «штатскому лопуху», этой «тыловой крысе» кто есть ХУ. Лишь костюм Шпалы несколько сбивал его с толку.