Первый чекист - [12]

Сюда весной 1902 года вместе с партией заключенных и ссыльных прибыл Феликс Эдмундович Дзержинский. После двух лет тюремного заключения его приговорили к ссылке в Восточную Сибирь на пять лет. Ссыльным не говорили заранее, где они должны будут жить, — это станет им известно тут, в Александровском централе. Шли дни, ссыльные волновались, а начальство не торопилось ничего сообщать. На все вопросы начальник тюрьмы Лятоскевич только пожимал плечами:

— Не могу сказать, мне не известно.

Однажды, когда политические собрались около канцелярии и снова — в который уж раз — потребовали объяснить, почему их держат в тюрьме как заключенных, хотя они ссыльнопоселенцы, Лятоскевич усмехнулся и, ни слова не говоря, скрылся за дверью. И тут же, будто по команде, исчезли со двора надзиратели, а солдаты почему-то ушли в свои полосатые будки. Зато во дворе появился здоровенный детина в грязном тюремном бушлате. «Старожилы» централа переглянулись: это был знаменитый Колька-уголовник, и появление его не предвещало ничего хорошего. Потягиваясь и зевая, Колька расстегнул бушлат и стал чесать свою волосатую, расписанную татуировкой грудь. Вдруг, будто только что увидел политических, стоящих у тюремной канцелярии, он осклабился в обезьяньей улыбке.

— Мое почтение, уважаемые господа! Рад и счастлив видеть вас! Соскучился по интеллигентному обществу! — весело крикнул он и вразвалочку направился к ссыльным.

Вслед за ним двинулись два его дружка — такие же мрачные верзилы, приговоренные, как и Колька, к пожизненной каторге за убийства и ограбления, но также почему-то находящиеся все время в Александровском централе. Правда, в отличие от ссыльных, они не имели права свободно ходить по двору, но все-таки Александровский централ не каторга!

Ссыльные еще не знали тогда, что уголовники служат начальнику тюрьмы Лятоскевичу добросовестнее, чем многие солдаты охраны и конвоя: почувствовав, что среди ссыльных назревает недовольство, Лятоскевич выпускал Кольку. Колька же в зависимости от настроения брал с собой двух или четырех приятелей — всего уголовников в Александровской тюрьме находилось пятеро.

Все было точно отрепетировано: по команде начальника тюрьмы дежурный надзиратель открывал Колькину камеру, находящийся во дворе надзиратель уходил в контору, а солдаты, видя это, скрывались в своих полосатых будках.

Колька знал свою силу, знал и то, что за издевательства над политическими ему ничего не будет, и делал, что хотел, Только этой весной он одному выбил глаз, другому — несколько зубов, а больного старика так избил, что того срочно пришлось отправить в город в больницу. После этого Лятоскевич немного побаивался выпускать Кольку, но сегодня был исключительный случай…

Подойдя к ссыльным, Колька начал внимательно разглядывать их. Наконец его мутноватые глаза остановились на худом человеке со впалыми щеками и лихорадочным румянцем.

— Ты чего буянишь? — приступил к нему Колька. — Ты! — и, размахнувшись, ударил его в висок.

Колька любил смотреть на дело своих рук — на то, как избитый или искалеченный человек корчится от боли Но на этот раз Кольке не пришлось наслаждаться любимым зрелищем: едва человек рухнул на землю, раздался пронзительный свист. И в ту же минуту Колька увидел бегущих по двору людей. А еще через минуту вокруг Кольки и его дружков образовалось плотное кольцо. На миг Колька пожалел, что захватил с собой только Двух приятелей, однако думать об этом было поздно — кольцо вокруг сжималось все плотнее. Колька струсил — такого здесь с ним еще не бывало! И тогда, рванув на груди бушлат, он закричал тонким визгливым голосом:

— Отойдите от меня! Я ненормальный! — и, выхватив из-за голенища нож, двинулся вперед.

В ту же секунду навстречу ему бросился светловолосый молодой человек. Через мгновение оглушенный уголовник уже лежал на земле, крепко прижатый несколькими парами рук. Нож валялся в стороне.

С трудом повернув голосу, Колька увидел начальника тюрьмы, надзирателей и солдат.

— Караул! — завопил Колька. — Бунтовщики уголовных бьют!

— Прошу немедленно разойтись! — еще издали крикнул Лятоскевич.

Кольку отпустили, и он с трудом поднялся на ноги.

— Как ты, мерзавец, посмел выйти из камеры? — обрушился на него начальник тюрьмы. — Кто выпустил?! — повернулся он к надзирателям. — Под суд пойдете! А вы, мерзавцы, — снова крикнул он уголовникам, — в карцер! Немедленно! Господа! — теперь Лятоскевич обратился, наконец, к ссыльным. — Произошла досадная ошибка, прошу разойтись по камерам. — Он даже попытался улыбнуться, но не мог скрыть злости и досады.

— Это не ошибка! — светловолосый молодой человек решительно выступил вперед. — Это заранее продуманный акт. Мы требуем немедленно сообщить, куда мы назначены на поселение, — раз, изолировать нас от уголовных — два, немедленно отправить на места поселения, а не держать в тюрьме — три!

Лицо Лятоскевича стало каменным.

— Вы забываетесь, господин Дзержинский! — резко бросил он и, повернувшись, зашагал прочь.

А вечером надзиратель объявил, что «льготы», которыми в отличие от заключенных пользовались ссыльные, отменяются. Отныне они не смогут свободно ходить друг к другу в камеры, не смогут весь день проводить во дворе, не смогут переписываться и общаться друг с другом. Так распорядился начальник тюрьмы.