Первый чекист - [11]

Они вышли во двор в ту минуту, когда надзиратель выстроил заключенных и осматривал их перед тем, как разрешить прогулку. Увидев Дзержинского с Антоном на спине, он побледнел от ярости и, сжав кулаки, бросился к Феликсу. И вдруг, будто наткнувшись на невидимую стену, остановился, постоял секунду и отвернулся, пробормотав что-то сквозь зубы.

Много повидал на своем веку старый тюремный надзиратель, но такого решительного, такого ненавидящего взгляда не видел он еще никогда.

Заключенным не разрешалось разговаривать во время прогулок. Они должны были молча, заложив руки за спину, ходить друг за другом по кругу. Малейшее нарушение грозило лишением прогулок на месяц, а то и на все время. Но сегодня заключенных трудно было заставить подчиниться — каждому хотелось подойти к Дзержинскому и Росолу, и если не пожать руку, то хоть сказать несколько ободряющих слов. Понимая, чем это может кончиться, Дзержинский попросил товарищей не обращать на него внимания.

Он, как и все, ходил по дворику тюрьмы, но с каждой минутой чувствовал, что ходить ему становится все труднее и труднее. Ноги будто налились свинцом, спина болела, в висках стучала кровь. Но он шел, не останавливаясь, не замедляя шаг, шел, как всегда ходил на прогулке. Дзержинский знал: стоит ему хоть в чем-нибудь нарушить правила, как Антону больше не удастся выйти на прогулку.

Самое трудное было впереди — подняться после прогулки на второй этаж. Если бы можно было остановиться, передохнуть хоть секунду! Но надзиратель не спускал глаз с Дзержинского. И Дзержинский знал: сегодня надзиратель растерялся и не смог сразу придумать какую-нибудь причину, чтоб запретить вынести Росола. Но завтра эта причина появится.

Дзержинский не ошибся. На следующее утро в его камеру явился сам начальник тюрьмы.

— Кто позволил вам нарушать режим?! — с порога крикнул он.

— Разве я сделал что-то незаконное? — спокойно осведомился Дзержинский. — Разве Антон Росол лишен прогулок?

— Нет, не лишен. Но пусть, если может, гуляет сам!

— Я попрошу вас назвать мне точно параграф в тюремных правилах, где было бы сказано о запрещении заключенному ездить верхом на другом заключенном, — скрывая усмешку, сказал Дзержинский.

Начальник тюрьмы растерялся.

— Итак, вы молчите, — продолжал Дзержинский, — вы не можете сказать, что я нарушаю тюремный распорядок. Поэтому прогулки Росола будут продолжаться. И прошу вас предупредить надзирателя, чтоб он не мешал.

— Как вы смеете таким тоном разговаривать со мной! — вспылил начальник тюрьмы. Он уже понял, что ничего не сможет сделать с Дзержинским, и хотел хоть как-то сорвать злость.

— Смею, господин начальник, — уже откровенно усмехнулся Дзержинский. — Вы, очевидно, знаете, я не скрывал от следствия, чтс я убежденный враг правительства и существующего строя. Вся моя жизнь — борьба против них, а значит — и против вас. Почему же я должен иначе с вами разговаривать?

Заключенные понимали, что поступок Дзержинского, вынесшего на прогулку товарища, не пройдет для него даром. Узнали они и о том, что в камере Дзержинского побывал начальник тюрьмы, а это ничего хорошего не сулило. И заключенные с нетерпением ждали часа прогулки. А когда он наступил и появился Дзержинский с Антоном на спине, все — и те, кто был в эту минуту на дворе, и те, кто смотрел сквозь маленькие окошки из своих камер, — облегченно вздохнули.

Как и вчера, Дзержинский медленно ходил по двору, соблюдая дистанцию, установленную тюремщиками между гуляющими заключенными, как и вчера, он делал вид, что такая прогулка ничего ему не стоит. И, как и вчера, ему было очень трудно — болели спина и ноги, стучала в висках кровь, тяжело было дышать. Но Феликс знал: он будет выходить так каждый день, чего бы это ему ни стоило. Если только болезнь (уже обострился туберкулез) не свалит его самого.

С каждым днем болезнь давала себя чувствовать сильнее и сильнее, с каждым днем все труднее становилось выносить Антона, гулять с ним по двору и подниматься на второй этаж. Но Дзержинский не пропустил ни одного дня — два месяца, до самой последней минуты, когда уже умирающего Антона увезли из тюрьмы, Дзержинский ежедневно выходил с ним на прогулки.

— Если бы он за всю свою жизнь больше ничего не совершил, кроме этих прогулок, то и тогда он был бы достоин того, чтоб люди поставили ему памятник, — говорили о Дзержинском заключенные.

Я СИЖУ В АЛЕКСАНДРОВСКОЙ ТЮРЬМЕ, В 60 ВЕРСТАХ ОТ ИРКУТСКА… ЕСЛИ ОБ ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ МОЖНО МНОГО ГОВОРИТЬ И ПИСАТЬ, ТО О СИБИРИ ЛУЧШЕ МОЛЧАТЬ — СТОЛЬКО ЗДЕСЬ ПОДЛОСТИ, ЧТО НЕ ХВАТИТ ДАЖЕ ВРЕМЕНИ ВСЕ ПЕРЕЧИСЛИТЬ.

Ф. Дзержинский

АЛЕКСАНДРОВСКИЙ ЦЕНТРАЛ

На тысячи километров протянулась суровая сибирская тайга. Можно месяцами идти по ней, продираясь сквозь непроходимую чащу, переплывая глубокие лесные речки, минуя гиблые таежные болота, и не встретить ни одного человека. А среди глухих лесов и гиблых болот стояли мрачные тюрьмы. Сотни тысяч людей прошли через эти тюрьмы, над которыми никогда не смолкал звон кандалов.

Одной из таких тюрем был Александровский централ — пересыльная тюрьма в нескольких десятках километров от Иркутска.