Первый арест. Возвращение в Бухарест - [154]
— Послушайте, какой у них культурный разговор, — сказал Кротов и сделал всем знак помолчать. — Вы только послушайте…
— Мой зухер стоил только пятьсот, — сказал Синцов. — Он довоенный…
— Что? — закричал Паша так, как будто ему наступили на мозоль. — Полтысячи? Заливай! Самое меньшее — полторы!
— А я говорю, пятьсот. Честное слово. В первый день, когда мы вошли в Ботошань, приличный зухер стоил пятьсот…
— Пятьсот?! Чудишь…
— Культурно изъясняются? — спросил Кротов. — В обиходном русском языке пятьдесят тысяч слов, они обходятся двадцатью. Правда, с тех пор как в Ботошань обнаружен магазин фототоваров, появилось двадцать первое слово — зухер. Вторую неделю они разговаривают только о зухерах. Наверное, видят их и во сне… — Он обернулся к спорщикам: — Товарищи зухера, кто из вас мог бы прочесть лекцию: что такое зухер и как с ним бороться? — Паша и Синцов сердито оглянулись на Кротова. — Успокойтесь. Я не хочу вас обижать, но только я бы хотел знать — война еще продолжается? Кроме зухеров, вы ничего в Румынии не приметили?
— Не надо спорить, — примирительно сказал Санадзе. — Надо выпить. Скажи, пожалуйста, товарищ комендант, как называется вот это вино — пахнет, как цинандали.
— Не знаю, — сказал лейтенант. — Тут все называется «ешти»: романешти, Одобешти, Букурешти…
— Ладно, — сказал Санадзе. — Выпьем тогда за Букурешти. Вина хватит всем?
— Вино есть, — сказал помощник военного коменданта и достал из-под стола еще две бутылки. — Вино есть, товарищи. Цуйка есть. Мититей есть. Это все есть.
— Очень хорошо, — сказал Санадзе и чокнулся с Сатпаевым. — Богато живешь, товарищ лейтенант. Не по чину живешь. А почему не пьешь? Почему такой грустный?
Лейтенант Сатпаев пил не закусывая, и его изнуренное, очень худое лицо стало как будто еще более худым, маленькие черные глазки смотрели печально.
— Почему не пьешь? — повторил Санадзе.
— Я пью, — сказал лейтенант, отодвигая стакан. — Я помню и пью…
— Чего помнишь? — спросил Санадзе.
— Все помню, — сказал лейтенант, и голос его задрожал.
Майор внимательно посмотрел на лейтенанта:
— Семья есть, товарищ Сатпаев?
— Да, — сказал лейтенант. — Жена есть.
— И дети?
— Нет. Жена есть, детей нет. Родителей нет. Никого нет — только жена. — Он оживился и, увидев, что все слушают, продолжал: — У меня хорошая жена. Жена должна понимать мужа? Да? Моя жена понимает. Я еще ничего не сказал, а она понимает. Я еще не сказал — хочу чай, а чай уже на столе. Вот какая у меня жена. Очень хорошая жена.
— И красивая? — спросил Санадзе.
— Очень красивая. — Он оглянулся и показал на толстую буфетчицу. — Вот на нее похоже. — Он снова огляделся и показал на женщину, сидевшую неподалеку от нас в зале, маленькую, с усталым лицом и седой прядью волос, выбивающейся из-под черного платка. — Вот и на нее похоже… И на нее, — он кивнул на другую женщину, которая сидела к нам спиной. — Очень похоже…
— А где она? — спросил майор. Лейтенант молчал. — Вы не знаете, где она? Разве не в Казахстане?
— Казахстан, Казахстан, — сказал лейтенант. — Кустанайская область. Чимкентский район, сельсовет Козаглы…
— Тогда все в порядке, — сказал Санадзе. — Война далеко от Казахстана.
— Да, война далеко, очень далеко…
— Она сидит, наверное, и дожидается вас у домашнего очага…
— Да, да… я тоже так думаю, — грустно сказал лейтенант.
— В Казахстане нет затемнения…
— Вот, вот, — сказал лейтенант. — Война нет, затемнения нет… все нет…
— Чего нет? — спросил Санадзе.
— Письма нет, — сказал лейтенант.
— Ну, это бывает, — сказал Кротов. — Казахстан все-таки очень далеко. Вот я из Горького, а уже четыре месяца ничего не имел из дому. Когда вы получили последнее письмо?
— Не получил, — сказал лейтенант.
— В последнее время не получили, а раньше? — Лейтенант молчал. — Давно воюете?
— Месяц август сорок первый год, — сказал он. — Три года…
— И вы хотите сказать, что за все три года войны ничего не было?
— Было, — сказал лейтенант. — Фронт был. Два ранения был. Госпиталь был. За три года все было. Письмо не было…
Голос его сорвался, и он замолчал. Паша Фрумкин начал было выражать свои чувства: «Как? Ух ты!» — но, встретив укоризненный взгляд майора, замолчал. За нашим столом все молчали, и в наступившей теперь тишине я вдруг услышал разговор тех двоих, что сидели за столиком позади нас, слева от буфетной стойки, Я узнал голос человека со шрамом на щеке.
— Чувствуешь запах, Милуца? — спросил он.
— Какой запах, Симон?
— Смерти…
— Перестань, Симон. Ты пьян?
— Нет. Я не пьян. Я уже никогда не буду пьяным. Я просто учуял его. А ты разве ничего не чувствуешь?
— Как же, чувствую: цуйку. Отовсюду несет цуйкой…
Они помолчали. Потом я снова услышал голос того, со шрамом:
— Ты его и не видишь?
— Кого я должен видеть, Симон?
— Убийцу…
— Ты опять начинаешь? Прекрати эту вредную болтовню.
— Хорошо, но ты сначала скажи, Милуца: как ты узнаешь убийцу? Если он будет в зеленой или синей рубашке, если ты увидишь на нем череп и скрещенные кости — ты его узнаешь. А если он снял форму? Если он не носит больше фуражки с черепом — тогда что? Как ты распознаешь убийцу сегодня, Милуца? — Он сделал паузу и продолжал глухим, мертвым голосом: — Это очень важно, Милуца. Кто не чувствует запаха смерти, тот уже мертв. Кто не умеет распознать убийцу, тот будет убит. — Он остановился. — Вот он… смотрит сюда…
Илья Давыдович Константиновский (рум. Ilia Constantinovschi, 21 мая 1913, Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии – 1995, Москва) – русский писатель, драматург и переводчик. Илья Константиновский родился в рыбачьем посаде Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии (ныне – Килийский район Одесской области Украины) в 1913 году. В 1936 году окончил юридический факультет Бухарестского университета. Принимал участие в подпольном коммунистическом движении в Румынии. Печататься начал в 1930 году на румынском языке, в 1940 году перешёл на русский язык.
Виднейший представитель критического реализма в румынской литературе, Й.Л.Караджале был трезвым и зорким наблюдателем современного ему общества, тонким аналитиком человеческой души. Создатель целой галереи запоминающихся типов, чрезвычайно требовательный к себе художник, он является непревзойденным в румынской литературе мастером комизма характеров, положений и лексики, а также устного стиля. Диалог его персонажей всегда отличается безупречной правдивостью, достоверностью.Творчество Караджале, полное блеска и свежести, доказало, на протяжении десятилетий, свою жизненность, подтвержденную бесчисленными изданиями его сочинений, их переводом на многие языки и постановкой его пьес за рубежом.Подобно тому, как Эминеску обобщил опыт своих предшественников, подняв румынскую поэзию до вершин бессмертного искусства, Караджале был продолжателем румынских традиций сатирической комедии, подарив ей свои несравненные шедевры.
.В третий том входят повести: «Смерть Егора Сузуна» и «Лида Вараксина» и роман «И это все о нем». «Смерть Егора Сузуна» рассказывает о старом коммунисте, всю свою жизнь отдавшем служению людям и любимому делу. «Лида Вараксина» — о человеческом призвании, о человеке на своем месте. В романе «И это все о нем» повествуется о современном рабочем классе, о жизни и работе молодых лесозаготовителей, о комсомольском вожаке молодежи.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Рассказ о последних днях двух арестантов, приговорённых при царе к смертной казни — грабителя-убийцы и революционера-подпольщика.Журнал «Сибирские огни», №1, 1927 г.
«— Священника привези, прошу! — громче и сердито сказал отец и закрыл глаза. — Поезжай, прошу. Моя последняя воля».
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».
В однотомник ленинградского прозаика Юрия Слепухина вошли два романа. В первом из них писатель раскрывает трагическую судьбу прогрессивного художника, живущего в Аргентине. Вынужденный пойти на сделку с собственной совестью и заняться выполнением заказов на потребу боссов от искусства, он понимает, что ступил на гибельный путь, но понимает это слишком поздно.Во втором романе раскрывается широкая панорама жизни молодой американской интеллигенции середины пятидесятых годов.