Первый арест. Возвращение в Бухарест - [145]

Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и я попробовал разобраться во всем разумно. Ну что ж, Анка… Надо все время помнить, что она свободна. Она имеет право любить или не любить меня. Она меня не любит, и с моей стороны омерзительно то, что я навязываю ей свои поцелуи и расспрашиваю ее… Я не должен вмешиваться. Вот если бы она меня любила… Что тогда? Разве она перестанет быть свободной? Если подходить к вопросу разумно, ты никогда не должен ее ревновать. А ты ревнуешь и мучаешься из-за человека, которого даже в глаза не видел. Мучаешься, несмотря на то что она тебя не любит. Где же твой разумный подход?

Я продолжал спорить с самим собой и, обнимая Анку, чувствовал, что обнимаю все то, чего у меня никогда не будет, все то, чему никогда не сбыться. И минуты тянулись томительно медленно.

Так прошла еще одна грустная ночь с Анкой, и она была последней, но я этого не знал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Через два дня газеты сообщили о прибытии в Бухарест советского посла. Неллу снова ворвался ко мне рано утром в бодром, праздничном настроении. Теперь все пойдет по-другому. О, теперь им будет не так-то легко продолжать антисоветскую политику. «Так думают Лия и Розика?» — спросил я. «О, не будем говорить о девочках, — сказал Неллу. — В сущности, они хорошие девочки. О, девочки замечательные. И очень преданные движению. На Розику всегда можно положиться: она выполнит свой долг. Да, конечно, у нее еще нет настоящей революционной закалки, в сущности она мещаночка, но в ней нет оппортунизма. Она верит. О, она верит всей душой. Она подает прекрасный пример веры».

После ухода Неллу пришел Дим. Он тоже все время, говорил о приезде советского посла, но знал и другие новости: прошлой ночью полиция запечатала помещение «Друзей СССР» на Бэрэцией; у делегатов, которые собирались ехать в Москву, отобраны паспорта. Una caldă și alta rece![85] Когда было объявлено о признании СССР, полиция затеяла дело о нашей массовке; когда приехал первый советский посол, они закрыли общество «Друзья СССР». Значит, они боятся. Если они не боятся, то почему же они это делают? Они здорово боятся. Однако дипломатический ритуал будет полностью соблюден. «Универсул» пишет, что в субботу советский посол представит свои верительные грамоты королю по всем правилам этикета: посол приедет во дворец в королевской коляске в сопровождении почетного эскорта, а военный оркестр исполнит «Интернационал». Вот будет зрелище. Кое у кого полезут глаза на лоб. Если там соберется много товарищей, можно будет устроить демонстрацию. «Это твоя идея?» — спросил я. «Моя, — сказал Дим. — А что?» — «Ты понимаешь, какие это может иметь политические последствия?» Дим стукнул кулаком по столу: «Надоели вы мне со своей политической мудростью. Не буду же я стоять на Дворцовой площади, заложив руки в карманы?» Потом он немножко подумал и сказал, что я, пожалуй, прав: если мы будем шуметь на площади, может получиться провокация. «Ладно, — сказал Дим, — если ничего нельзя сделать в субботу, я предложу организовать что-нибудь на другой день, в воскресенье».

Наш разговор происходил в среду, а в пятницу неожиданно пришла Анка, хотя я ее не ждал. Она пришла на несколько минут предупредить меня, чтобы я не показывался в субботу на Дворцовой площади, потому что там будет полно сигурантов. Я сказал: хорошо, я туда не пойду. Когда она ушла, мне вдруг стало холодно, жутко и одиноко, и я решил непременно пойти. Там будет слишком много народу, вряд ли они обнаружат именно меня. Не прощу себе, если не пойду. Я ведь никогда не видел советских людей, а тут полномочный посол, почетный эскорт и все такое. Потом «Интернационал» на Дворцовой площади. Ну как я могу не пойти?

Настала суббота. Когда я пришел на Каля Викторией, она показалась мне такой же, как всегда. Желтолицые франты с папиросами в зубах стояли, облокотившись о медные поручни витрин, и очень внимательно разглядывали проходивших мимо женщин. Тут, конечно, требовалось внимание, потому что проститутки прогуливались с видом гимназисток, скромно опустив ресницы, а дамы из общества виляли бедрами и вызывающе заглядывали всем в глаза. Легкой танцующей походкой фланировали студентки; и тут же рядом — босоногие мальчики-разносчики, женоподобные мужчины с подведенными глазами и мужеподобные женщины в костюмах мужского покроя и мужской обуви и бесполые существа, на которых было надето и накручено черт знает что. И все-таки в этой привычной, праздной толпе было и что-то необычное: на каждом шагу попадались бедно одетые люди, загорелые парни в грубых башмаках, девушки в неподдельно скромных платьях, явно непривычные к сутолоке центральных улиц. Все они пробирались по Каля Викторией вверх, к Дворцовой площади. За магазином «Драгомир» все чаще стали попадаться полицейские и мрачного вида субъекты в одинаковых шляпах. И те и другие стояли в подъездах и сосредоточенно рассматривали прохожих. Я почувствовал тревогу: может быть, Анка права? Но вот уже видна Дворцовая площадь, рассеченная на две части шпалерами полицейских. Все пространство между библиотекой Фундации, Атенеумом и гостиницей «Атене Палас» запружено толпой. В окнах и на балконах «Атене Палас» — люди. И, несмотря на такое скопление, на площади царит тишина. Странная, неестественная тишина.