Первый арест. Возвращение в Бухарест - [123]

Утро наступило давно, а проникающие снаружи привычные звуки все еще воспринимались как во сне. Однако я уже все обдумал и, дождавшись половины десятого, отправился к Анке. Чтобы не выходить на улицу через парадное, я спустился вниз по узкой и грязной служебной лестнице, ведущей во двор. Каждый этаж имел свой запах и своих котов, подстерегающих друг друга на лестничных площадках. Здесь был особый мир уборщиц в грязных синих передниках, курьеров в фуражках с позолоченным кантом, истопников с сильными голыми руками, перепачканными углем и маслом, — мир простой, цепкий и спокойный, куда не доходила конторская суета. Но и здесь никому не было дела до меня, никто не знал о Раду и никого не волновала его судьба. Обитатели этого мира жили тем, что есть, принимали вещи так, как они есть, и ничего не ждали от будущего, а если и ждали, то, видимо, совсем не того, чего ждал я…

Женская школа-интернат, где Анка преподавала французский язык, помещалась на Раховей. У дверей просторного холла, за строгим канцелярским столом, сидела длинноволосая девица в очках, а мимо нее чинно шествовали девочки в туго накрахмаленных белых воротничках, в белых передниках и пышных бантах, прикрепленных к тощим крысиным косичкам. Лица школьниц тоже казались накрахмаленными, но, как только они сворачивали в коридор, где их уже не могла видеть длинноволосая, они сразу же пускались вскачь, толкая друг дружку и хихикая, как будто их щекотали. Анка еще не пришла, и длинноволосая предложила мне подождать. Я уселся в кресло, но не просидел и пяти минут, как с улицы вошел Марин Попа.

Я даже вскочил со стула от неожиданности. С тех пор как мы встретились на массовке, я больше его не видел. И хотя тогда, в лесу, я отчаянно ревновал к нему Анку, с тех пор как она стала приходить к нам на Липскань, я как-то забыл о его существовании. А он, оказывается, продолжает с ней встречаться, и вот он здесь, коричневый от загара, в галстуке, завязанном широким узлом, стройный, черноволосый, красивый. Я сразу же вспомнил, как он положил руку на спину Анки, и снова, как и тогда в лесу, почувствовал себя лишним, ненужным, но тут же обругал самого себя: какого черта, я ведь пришел сюда из-за Раду!

Увидев меня, Попа нахмурился: «Ты можешь подвести Анку — ведь за тобой охотятся». Я попробовал оправдаться и объяснить ему, что случилось, но он перебил меня, и оказалось, что ему уже известно об аресте Раду. «Это не оправдание. С твоей стороны безрассудство приходить сюда. Лучше тебе сразу уйти». Я был настолько ошеломлен, что даже не спросил, откуда ему известно об аресте Раду. Я был совершенно раздавлен и думал лишь о том, что Анка, пожалуй, тоже сочтет меня неопытным, глупым юнцом. Он прав — надо уходить. Вдруг я перехватил странный, иронический взгляд Марина, но тут же решил, что это мне показалось. Глядя на него, я все время чувствовал неприятное стеснение в груди. Видимо, я чувствовал то, что чувствует каждый мужчина, когда смотрит на другого мужчину, к которому ревнует, но тогда я этого не понимал. Меня беспокоило, что скажет Анка. Я думал об Анке, думал о Раду и совсем не думал о том, о чем надо было думать: откуда Марину известно об аресте Раду?

…Не прошло и часу, как я вернулся домой, и в комнату без стука вошла Анка. Такой я ее еще никогда не видел: светлое лицо посерело, глаза горели, словно ее лихорадило. Она сказала, что с ней ничего не случилось — она волнуется из-за меня. Ведь именно ей поручили держать с нами связь, и вот Раду арестован, и она боялась, что уже не застанет и меня. Как только Марин Попа сказал ей, как обстоят дела, она притворилась больной, чтобы уйти из школы, и побежала сюда. Нельзя терять ни одной минуты, я должен собраться и идти с ней. «Куда?» — спросил я, ничего не понимая. «Не знаю, — сказала она. — Мы что-нибудь придумаем. Неужели ты не понимаешь, что здесь оставаться нельзя? Если Раду арестован, то они могут прийти сюда каждую минуту…» Нет, этого я от нее не ожидал! «Как же они придут сюда, если Раду им не скажет адреса?» — «Никогда никому нельзя верить», — сказала она, и эти слова причинили мне боль, словно она дала мне пощечину. «Товарищам надо верить, — сказал я. — Раду я верю». — «А если он не выдержит? Ты ведь знаешь, как обращаются с арестованными». — «Он выдержит, — сказал я. — Он выдержит, и я ему верю. Товарищам надо верить. Ведь они товарищи. Они самая крепкая и надежная опора каждого из нас. Мы все связаны между собой очень простой и нелегкой связью. Как же мы можем не верить друг другу? Я верю Раду…» — «Но есть и провокаторы», — грустно сказала она. «Да, есть и провокаторы. Есть и слабые люди, которые не выдерживают, но Раду не такой. Я знаю его не первый день и верю ему не меньше, чем самому себе. Я верю ему даже больше, чем самому себе, потому что он уже бывал под арестом, а я нет. Никто из нас не существует сам по себе. Вот ты пришла, чтобы не оставить меня в беде. Ты пришла, потому что ты товарищ. И Раду мой товарищ, и я ему верю. Я верю не только ему. Я верю тебе, и Старику, и Диму, и Неллу, и многим другим. Что с тобой, Анка?»