Первые залпы - [16]
Страна хорошела, строилась невиданными темпами, вызывала удивление и ярость за рубежом. И гремели имена ее передовиков и героев. Сталевар Мариупольского завода Мазай… Кузнец Горьковского автозавода Бусыгин… Машинист Донецкой железной дороги Кривонос… А челюскинцы! А папанинцы! А первые Герои Советского Союза — семь летчиков, участвовавших в спасении потерпевших бедствие челюскинцев!
Как завидовали эти парни, ожидающие сейчас в темных дзотах, эти вчерашние мальчишки, как завидовали они летчикам, их славным беспосадочным полетам! Чкалов, Байдуков и Беляков пролетели без единой посадки девять тысяч километров от Москвы до Камчатки! Еще через год они же перелетели из Москвы через Северный полюс в американский город Ванкувер, пробыв в воздухе 64 часа 25 минут. Испытатель Владимир Коккинаки впервые в истории авиации достиг высоты 14 575 метров. Все победы эти были первыми в мире, лучшими в мире, а люди, одержавшие их, были рыцарями мужества и отваги, достойными любви и подражания.
И, уж конечно, гордость и сладостное ощущение нашего превосходства над всеми вызывали военные победы. Уже не раз Красная Армия скрещивала свое оружие с врагами и всегда побеждала. На КВЖД разбила белобандитов. У озера Хасан разгромила вторгшихся на нашу землю японцев. Прошел год — и стало известно о победоносно завершенных военных действиях против японских самураев в Монголии, на берегах реки Халхин-Гол. А совсем недавно отгремела война с белофиннами, война очень трудная и жестокая, но все же успешно завершившаяся.
Советское оружие было непобедимым! Советское оружие будет всегда побеждать!
Честь и слава нашей великой Родине!
С именем Родины эти парни в зеленых фуражках вступали в комсомол, принимали военную присягу, вытягивались во весь рост на торжественных собраниях.
Теперь они были готовы умереть за нее…
Младший лейтенант обходил огневые точки, проверял боевую готовность. Он был сосредоточен и немногословен. И то же самое видел в своих людях. Не было ни лишних разговоров, ни суеты. Настороженность и тревога владели людьми. Как все мужественные и честные натуры, они не могли бравировать в такой обстановке, лгать себе и другим. Они понимали, что их ждет. Но Горбунов не видел в них ни растерянности, ни паники, не видел трусливо бегающих глаз и дрожащих рук. Теперь, когда неопределенность кончилась, когда им объявили, что через считанные минуты нападут фашисты, они обрели цель и знали только одно: надо стоять насмерть! Надо встретить врага пулей, штыком, кулаком, и — ни шагу назад! Ибо пограничники без приказа не отступают. А приказа такого не будет!
Здесь, на границе, они прошли хорошую школу. Тот, кто хоть один день проведет на границе, не забудет ее никогда. А тут — три года!.. Изо дня в день, из ночи в ночь.
Вот рядом, через реку, — совсем другой мир, другая жизнь, чужая и враждебная. И кажется, что там все другое, не такое, как у нас: и небо темнее, и птицы не поют, и цветы не такие. И ждешь, что в тебя выстрелят вон из-за того дерева или запустят гранатой, что кто-то идет или ползет сейчас в нашу страну, чтобы причинить несчастье. Нервы напряжены, глаза замечают трепет каждого листика, слух обострен.
Граница не только географическое понятие, она проходит через сердца людей, делая их чрезвычайно чуткими к правде и лжи, добру и злу. Иной пограничник, лежа в секрете, видит свою родную деревеньку где-нибудь на Смоленщине, слышит легкое дыхание невесты, ощущает запах ржаного хлеба в родной пятистенной избе. И у него такое чувство, будто только он один может защитить все это от страшной беды. Только он и никто другой. Его сердце, его руки, его глаза. Он в ответе за все.
Горбунов верил в своих людей, верил, что они не дрогнут в решающий час.
Молчаливый и сосредоточенный, он спустился в блокгауз сержанта Василия Шалагинова. Тот встретил его у входа:
— Товарищ младший лейтенант, первое отделение к бою готово!
Он смотрел на начальника открыто и задорно, словно речь шла о том, что он готов участвовать в состязании по стрельбе.
Бойцы его успели устроиться в блокгаузе с удобствами. Горел огрызок свечи. Под ноги, чтобы не стоять в лужах, постелены доски.
«Когда это он успел?» — с теплотой подумал Горбунов, а сам шагнул к пулеметчику и спросил строго:
— Доложите ваш сектор обстрела!
Ефрейтор Арсентий Васильев доложил — четко, без запинки.
Влево от амбразуры уходила сельская улица — с хатами, в которых не светилось ни одно окошко, с каменными погребами, укрытыми зеленым дерном, с домом напротив, в котором жили Денисюки, — тоже темным и молчаливым. Вправо рос большой сад, и за ним просвечивали постройки.
Горбунов посмотрел в другую амбразуру, в третью, в четвертую… Трава и кусты не мешали обзору, секторы обстрела были определены точно, но дальность и маневренность огня ограничивали эти чертовы сараи и хаты. Нет, придется драться за селом, все время меняя позиции, нанося неожиданные контрудары.
— Неважные у нас позиции, — сказал Горбунов. — Никакой видимости.
— Зато от снарядов укрытие, товарищ младший лейтенант! — ответил Шалагинов.
— Это на первой стадии боя, — возразил Горбунов. — Потом придется выйти из блокгаузов.
