Первые шаги жизненного пути - [44]

Путешествия в нижнюю квартиру и трапезы за большим столом вместе с девочками, конеч-но, очень занимали нас, детей. Вообще все эти дни мы пребывали в постоянном возбуждении, в ликующем, приподнятом настроении.

Никто не знал толком, что происходит в городе, волновались за близких, родных. Наконец, выстрелы смолкли. Папа побежал по знакомым узнавать о результатах восстания, о том, живы ли все. Помню два рассказа о близких людях. Дядя Шура жил тогда на Пречистенке в большом доме наискосок против Мертвого переулка, на шестом этаже. Напротив их дома помещалось юнкерское училище, в котором засели юнкера. На чердаке того дома, где жил дядя Шура, были установлены пулеметы, из которых велся обстрел юнкерского училища Ответные выстрелы по чердаку чудом миновали окна верхних квартир, в том числе и квартиры дяди Шуры.

Возле дома от выстрелов загорелся газовый фонарь, который, как факел, неугасимо пылал дни и ночи, грозя ужасающим взрывом. Дядя Шура со своими домочадцами за это время успел натерпеться страха.

А на Никитском бульваре сгорел тот дом, где помещалось книгоиздательство Сабашникова. Никто из семьи Сабашниковых не пострадал, т. к. они жили в другом месте, но погибло все иму-щество издательства. В том числе сгорела одна папина рукопись; помнится, это была рукопись книги "Мечта и мысль Тургенева". Папе пришлось ее потом восстанавливать по сохранившимся заготовкам. Второго экземпляра рукописи у него не было, т. к. в то время пишущие машинки еще не имели широкого применения и рукописи обычно переписывались от руки. Папе чаще всего переписывала тетя Надя, у которой был каллиграфический почерк.

Поздней осенью 1917 года из Одессы, где жили папины родные, пришла горестная весть. В течение одной недели в семье дяди Бумы произошло два страшных несчастья. Сначала скончал-ся от брюшного тифа его старший сын Саша, которому только что исполнилось 20 лет, а потом, очевидно от горя, умерла наша маленькая бабушка — папина мать.

Саша заразился тифом в казармах, где он проходил военное обучение. Заболело, кажется, шесть человек, но умер только он один. Болел он дома. У него был могучий организм, а такие люди часто хуже переносят инфекционные болезни, чем более слабые. Мама рассказывала мне потом, что, кажется, дядя Бума недостаточно осторожно лечил его, не препятствуя ему вставать с постели. У него получилось кишечное кровотечение, которого он не перенес, оно оказалось роковым.

После похорон своего старшего, любимого, внука бабушка себя плохо почувствовала, ослабела и через несколько дней скончалась. Дядя Бума, знавший о безумной любви своего брата к матери, побоялся ему прямо написать о несчастье и послал письмо на имя Лили, которой пришлось передать его нашим родителям.

Никогда не забуду той минуты, когда мама повела нас к папе наверх после того, как он получил известие. Папа сидел на своем обычном месте у письменного стола. Когда мы подошли к нему, он зарыдал и обнял нас. Вид плачущего папы совершенно потряс меня. О Саше папа тоже очень грустил. Незадолго перед этим, в начале лета 1917 года, когда мы были в Судаке, Саша приезжал в Москву и приходил к папе. Папе он очень понравился. В письме к дяде Буме, ответном на известие о несчастье, папа описывал свое впечатление от Саши. Он писал о том, как вышел во двор проводить уходившего Сашу и смотрел ему вслед, а он шел такой прекрасный, молодой, ничего еще не видевший в жизни.

Зимой 1917–1918 годов уклад и обстановка нашей жизни еще сохраняли в какой-то мере свой прежний вид. Отопление в доме функционировало, мы по-прежнему занимали всю квартиру. Наверное, были сильные продовольственные трудности, но нарастание этих трудностей я сейчас не могу восстановить в своей памяти. Помню, что зима для нас в нашей детской жизни проходила приблизительно так, как всегда, что мы продолжали учиться с мамой и Гриша продолжал приходить к нам по воскресеньям. Но все же в этой жизни произошел огромный внутренний перелом, который должен был рано или поздно повернуть ее совсем по-другому.

Годы 1918-1920-е не отложились в моих воспоминаниях в четком хронологическом порядке. Вероятно, это произошло из-за того, что летами 1918-го и 1919-го годов мы никуда не ездили.

Нарушилась идиллия тесно замкнутого круга нашего детского существования. Не говоря уже о том, что в него ворвались огромные мировые события, требовавшие своего осмысления, мы впервые узнали о том, что жизнь — это серьезная, трудная, а подчас и страшная штука, что она не исчерпывается миром поэтических и уютных детских впечатлений, но содержит в себе голод, холод и всякие лишения, содержит несчастья и горе людей. В эти годы мне впервые пришлось узнать цену товарищества, ощутить себя частью коллектива, независимого от привычной для меня моей семьи, стоящего совершенно вне ее существования, которое прежде казалось мне чем-то единственно реальным и важным. Все это было ново и романтично. Полную новизну жизни я почувствовала уже тогда, когда, выйдя на двор после окончания стрельбы в октябре 1917 года, я вместе с Сережей и Поленькой собирала во дворе гильзы от пуль, а через несколько дней нашла у забора печатную листовку с надписью: "Тушите свет, за нами следят!"