Первые шаги - [22]

Когда тетка купила шесть аршин ситцу и отошла, Мурашев приблизился к сыну.

— Здорово, папаня! — назвал по-городски Павел отца и тут же сообщил: — Хозяин уже пятьсот голов отогнал, а у Никитина, слышь, полторы тыщи…

Увидев подходившего казаха, он опрометью кинулся к нему. Отец, улыбнувшись, двинулся дальше.

Только к вечеру он продал товар, пустив на копейку дешевле, чем в лавках. На другой день Мурашев увел на мельницу небольшой караван верблюдов.

Покупателей он предварительно напоил чаем до седьмого пота и устроил им продажу скота за деньги. Цену на муку назначил ниже ярмарочной и клялся, что у него мука намного лучше. Расходы были покрыты тем, что накануне вечером вместе с мельником добавил в муку пудов тридцать молотой белой глины — киргизцам сойдет и такая. Мельник тоже в накладе не остался.

Через три дня отец с сыном на четырех подводах повезли домой товар, самый разнообразный и ходовой.

2

Обоз переселенцев, собирающихся весной ехать в Акмолинск, начал сбиваться загодя. В этом Федору помогали Степаныч и Григорий. Они ходили с ним и в Солдатскую слободу и в другие места, где ютились переселенцы, все еще мечтавшие выбраться из Петропавловска в село.

Включая семьи в будущий обоз, Карпов больше не интересовался, к какой вере они принадлежат. Зима, прожитая у Степаныча, не прошла даром.

На примере Потапова и Мезина — православных — Федор быстро убедился, что справедливые люди бывают во всякой вере.

За зиму Федор немало и почитал. Сначала Степаныч давал ему рассказы Льва Толстого, вроде разговора о восходе солнца. После чтения, копаясь во дворе возле скота, они неторопливо обсуждали прочитанное Федором. Старый казак любил пофилософствовать.

— Вишь, Палыч, к чему он клонит. Пока свету не видишь, сидишь в своем углу, по тех пор тебе кажется, будто истинный свет за твоим бугром всходит, — важно, медлительно говорил Степаныч, опершись на воткнутые в навоз вилы. — Касательно религии Лев Николаевич правильно объяснил в рассказе о трех рыбаках. Они вон как молились: «Трое вас, трое нас, помилуй нас…»

Федор соглашался с ним. Он теперь смеялся над собой за то, что так легко поверил Мурашеву и перешел в староверы. Когда Прасковья начинала плакать при нем о том, что дочери обмирщились у купца, постов не соблюдают, Федор досадливо хмурился.

После нового года Потапов дал ему почитать поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Поэма захватила переселенца. Федор прочитал ее со Степанычем вслух, потом еще два раза один.

— Ведь вся жизнь крестьянская как на ладони, — взволнованно говорил он Потапову. — Как же им темными-то не быть, крестьянам-то?

— Разные крестьяне бывают, — заметил Григорий.

Против этого Федор тоже не мог возражать. Ему вспомнились Лукьяновы, Кузьмичевы, Мурашев, Дубняк… Разве можно с ними сравнить его или тех, что живут в слободе? Он высказал свои мысли вслух.

— Правильно, Палыч! С такими беднякам не по пути. Они все соки из бедноты высасывают, за счет этого и богатеют, в помещики лезут. Таких и царская власть поддерживает. Им вон здесь тысячи десятин киргизской земли продают за бесценок. Что же, они своими руками обработают? Батраки станут гнуть спину от зари до зари, а они богатеть будут, — подтвердил Григорий.

Карпов задумчиво слушал. Каждый день, каждый разговор приносил ему что-то новое. Теперь Федор не искал больше справедливой веры, он тяжело, медленно, но подходил к мысли, что беда людская — несправедливый царский порядок. «Разве не хватило бы земли в Камышинке, — думал он, — когда бы начальство давало ее тем, кто на ней сам работает?»

Однажды придя в праздник на квартиру к Потапову, Федор застал там гостя, пожилого рабочего. Это был Федулов.

После праздничного обеда Катя уговорила Прасковью пойти посмотреть базар. Женщины ушли, ребятишки с Машуткой убежали на улицу, а трое мужчин остались сидеть в горнице.

— Вот, Федор Палыч, ты меня все спрашиваешь, почему начальство несправедливо к крестьянам. Спроси Михаила Антоныча, он тебе лучше объяснит. Жил и работал Антоныч раньше в Питере, добивался правды для всех, а царь его к нам сослал, — сказал Григорий.

Карпов внимательно посмотрел на рабочего. О таких, что за правду сосланы, он слыхал от Степаныча, но видел впервые. Похоже, что такой же простой мужик, как и Григорий Иваныч. Глаза острые, смотрят приветливо.

— Расскажи, Михаил Антоныч — попросил он. — Думаю я о том много, да своим деревенским умом ничего придумать не могу.

— Что знаю — не потаю. Вижу, человек ты серьезный и честный, — неторопливо заговорил Федулов. — Только ведь начальство ко всем, кто беден и трудится, жестоко, а не к одним крестьянам, Палыч, потому что властью пользуются богачи и помещики. Законы они пишут в свою пользу, да и те не выполняют, коль им невыгодно. Жаловаться на это некому: они же и судьи…

Долго рассказывал Федулов об угнетении крестьян и рабочих, приводил примеры о переселенцах, о том, как грабят купцы на базаре казахов…

— Да когда же кончится такой порядок? — вырвалось у Федора с болью.

— Пока царь будет править нами, Федор Палыч, этот порядок не изменится. Ведь он главный российский помещик и заводчик…