Первые Романовы - [119]

В конце этого года или в начале 1654 гораздо более серьезный акт последовал за этой экзекуцией. Собрав собор и указав ему на ошибки переписки вплоть до символа веры, патриарх получил единогласную санкцию на новые исправления, причем уполномочивались на это дело Славеницний и грек Арсений. В то же время был отвергнут знак двуперстного креста с двойною аллилуйей и другими обрядами, споры о которых доходили до начала пятнадцатого столетия.

Мы едва теперь можем понять горячий интерес, связывавшийся тогда с этими спорами, пустыми, по нашему мнению, дрязгами певчих. Московиты этой эпохи думали совершенно иначе. Самые смелые новаторы, самые решительные западники из приближенных Алексея испытывали в этой области постоянные угрызения совести. Разъезжая во французских экипажах, одеваясь в немецкое или английское платье, изучая даже свободные науки по книгам, блещущим своим атеизмом, они не уклонялись от определенных концепций, заставлявших их, например, содрогаться от ужаса, когда они нечаянно проглатывали каплю молока во время поста.

С другой стороны, научные основания реформы, предложенной Никоном, были всегда, в этом следует сознаться, довольно шаткими. В то время как собор в 1654 году живо обсуждал представленный на его рассмотрение вопрос, Суханов не вернулся еще из своего второго путешествия с научными целями, и тексты, осужденные Никоном, не могли быть сравнены с существовавшими оригиналами! На деле патриарх должен был основываться на книге, изданной в 1603 году в Венеции. И, опираясь на авторитет такого источника, Москва должна была отказаться от всего своего религиозного прошлого, признать, что независимость, которой она пользовалась в этой области с момента падения Константинополя, обрекала ее на ложные толкования, объявить себя отсталой и нуждающейся в опеке, отказаться, наконец, от тех идей и честолюбивых замыслов, на которых она строила свое настоящее и будущее, свою интимную жизнь и положение в мире!

Это было уже слишком, и ненависть к новшествам, а вместе с ним самое законное негодование национального чувства, и естественное возмущение религиозной совести вылились в общем отпоре страшных элементов реакции.

V. Бунт

Собор 1654 года вынес «единогласное» решение. Мы знаем уже, что эта формула обычно не соответствовала истине. Действительно, распространился слух, будто бы несколько членов Собора отказались подписать его протокол. Коломенский епископ, Павел, даже подал будто бы на него протест. Потом этот документ был опубликован, и в нем фигурировала подпись прелата с одной оговоркою по поводу числа поклонов, принятых в ритуале. Мотивы чисто личного характера могли кроме того внушить такое поведение прелату. Он был близким родственником одного из конкурентов Никона на патриарший престол. Между тем о нем сообщили, будто бы он энергично защищал мнения, противоположные принятым решениям, и через некоторое время Никон, поверив этой версии, сместил епископа с занимаемой им должности и заключил его в монастырь, где он и исчез бесследно.

Дело протестовавших получило своего первого мученика, и Неронов вскоре занял второе место в этом списке. В далекой ссылке он изменил свое поведение, обратившись к царю и к царице с письмами, в которых были выражены некоторые главные идеи подготовлявшегося раскола, а именно тезис о близком пришествии антихриста, возвещенного действиями Никона. Он проповедовал даже в этом направлении в церкви св. Софии в Вологде.

Переведенный за это в еще более отдаленный монастырь и содержащийся на этот раз в заточении, он убежал и, пробыв несколько месяцев в Соловках, которые в то время представляли собою центр полуполитической, полурелигиозной агитации, он тайком добрался до Москвы и нашел там убежище у Бонифатьева. Все еще любимый Алексеем и оставаясь по-прежнему его духовником, он в то же время сохранял также вежливые отношения с Никоном и играл в двойную игру. Но сам царь сделался его сообщником в этом случае: извещенный о присутствии изгнанника, он скрыл это от патриарха. Здесь имело большое значение влияние царицы. Будучи нежным супругом, Алексей уважал убеждения и вкусы своей жены. Занятый кроме того в это время войною с Польшею, он мог уделять очень мало внимания ведению своих домашних дел. Но когда вмешалась в это дело Мария Ильинишна, там образовался новый очаг оппозиции. Старый Прокопий Соковнин, самый интимный советник государыни, управлявшей ее личным состоянием, очень влиятельный также сын этого боярина, его две дочери, интимные подруги, товарки по воспитанию царицы, из которых одна была замужем за воспитателем Алексея Морозовым, а другая за князем Урусовым, все родственники, наконец, Марии Ильинишны, – Милославские, Хованские – все были воодушевлены теми же чувствами.

Движение из августейшего терема, где оно нашло мощную поддержку, распространилось во всем высшем обществе, увлекая за собою самые значительные фамилии: Барятинских, Мышецких, Плещеевых, Львовых. Ртищев, заняв нейтральное положение, создал из своего дома замкнутую арену, на которой с яростью сражались сторонники и противники новшеств. Потом агитация вышла на улицу. Она распространилась за пределами столицы, в провинциальных городах и в деревнях. Находясь в ежовых рукавицах у Никона, клир оставался некоторое время чуждым этой агитации, по крайней мере внешним образом. Участь коломенского епископа пугала желавших ему подражать. В церквах и монастырях недовольство новым ритуалом выражалось лишь в глухом ропоте. Ритуальные книги нового стиля, послушно принятия, открыто клались рядом со старыми, но не открывались. Вскоре однако антиреформенная пропаганда, перейдя в эту среду, вызвала среди многочисленных своих приверженцев из попов и протопопов (Никита в Суздале, Лазарь в Романове, Даниил в Костроме, Логгин в Муроме, Никифор в Симбирске, Андрей в Коломне, Серапион в Смоленске, Варлаам в Пскове), уже менее двусмысленные манифестации. В северных областях, где раскол должен был встретить особенно благоприятные условия для своего развития, даже несколько епископов, Макарий Новгородский, Александр Вятский и преемник Павла в Коломне, Маркел, примкнули, казалось, к решениям последнего собора.