Первые гадости - [16]

«Папа, мама, к нам пришла пьяная Снегурочка!»

Тогда Василий Панкратьевич забрал в райкоме комсомола письмо немецкой девушки, которая мечтала переписываться с советским мальчиком, и отдал сыну. Послушный Трофим тут же настрочил ей всякую интернациональную ерунду: «Посылаю свою фотографию пострашней, чтобы при встрече сильнее понравиться… Читаешь ли ты поэта, который у нас Гейнрих Гейне, а у вас Хайнрих Хайне?.. в школе говорят, что Гитлер сжигал его книги и плясал от радости… Ответь также, есть ли у вас магазины, а если нет, то где вы тратите деньги?..» Но Сени отняла у Трофима конверт и обвинила в измене. Поэтому немецкую девушку пришлось подарить Лене, который дописал про «пришли жевачки» и отправил. Через пару дней на улице к Лене подошел строгий дядя, помахал письмом и спросил:

— Тебе что, русских девок не хватает?

— Я не знаю, — ответил Леня.

— Если повторится — отправлю в Иваново, — сказал дядя и ушел с попутной толпой.

А вот к Победе Василий Панкратьевич отнесся как настоящий отец. Он решил ее выдать замуж и с глаз долой. Жребий жениха угодил в сына эпохи Андрея Червивина, в двадцать один год уже заведующего отделом спортивной работы в райкоме комсомола. И, что самое удивительное, с головой у Червивина вроде был полный порядок. Правда, выглядел сын эпохи так, что рука сама собой тянулась в карман, чтобы утереть ему нос, да еще он был косоглаз, как сто китайцев, но Василий Панкратьевич смотрел не на внешность, а в перспективу. Итак, Андрей стал появляться в богатом доме Чугуновых, водить Победу в бассейн, на корт и на заседания райкома, рассказывая повсюду, как в Африке на него напал бегемот, но после хука с левой («Вот такого!») позорно удрал в джунгли.

— Джунгли — это такие высокие кусты, — объяснял Андрей Победе.

— Вот как? — удивлялась Победа.

— Осенью мы поедем с тобой в Африку по линии молодежного туризма…

— А есть такая линия?

— Есть, есть…

— И по ней ездят?

— Ездят, ездят… Сама приедешь и увидишь, какой у меня короткий разговор с бегемотами, — обещал Андрей и тут же звонил в школу, требовал от лица райкома золотую медаль для Победы, а потом вел к себе домой и показывал по видео фильмы, в которых африканские людоеды издевались над голыми европейскими девушками, проводившими научные исследования.

— Вот они — джунгли! — млел Андрей и хватал Победу за руки, частично гася возбуждение.

«Ах, Аркадий, Аркадий, друг ситный, — думала Победа. — Я такая слабая, такая податливая всяким глупостям, а Червивин такой липкий, такой потный, а ты не идешь и не идешь, все учишь и учишь галиматью какую-то, как завещал тебе великий Ленин».

Но вот Василий Панкратьевич Чугунов пришел однажды на работу, не подумал головой и, желая развлечь коллег по партии, рассказал, как накануне праздника трудящихся домработница положила в импортную стиральную машину все его рубашки, а она — зараза иностранная — взяла да и связала рукава самым настоящим гордиевым узлом, и теперь ему не в чем ходить, ха-ха-ха! Тут же одна половина коллег побежала Чугунову за рубашками, а во второй прошел слух, что, дескать, кому по зубам развязать тот узел, тому и сидеть в кресле Чугунова.

Через неделю Победа, заглянув в ванную комнату, наткнулась на Андрея, который склонился над стиральной машиной и лобзиком пилил заскорузлый клубок чугуновских рубашек. Червивин не растерялся на месте преступления: он допилил узел и повел упирающуюся Победу к отцу за руку.

— Я поддерживаю этот брак, как всякое доброе начинание, но осенью, когда будут квартиры, — сказал Василий Панкратьевич.

«Накрылась Африка», — подумал сын эпохи.

«Ах, Аркадий, Аркадий! — подумала Победа. — Я уплываю к другому, а ты и не чешешься. Впрочем, куда я уплыву, если мой паспорт у тебя?»

В квартире повеяло свадьбой, и Трофим уже предвкушал тот момент, когда на кухне домработница замесит в бельевом тазу салат «Оливье» для гостей, но в последнюю неделю мая Василий Панкратьевич по примеру генерального партийного руководителя решил пропутешествовать со свитой по двадцати пяти заводам района, беседуя попутно с массами в подземных переходах и ночуя в гостиницах с горничными, а мать увезла Трофима на дачу, и домработница, оформленная буфетчицей в райкоме, взяла положенный законом отпуск, так что Победа оказалась предоставлена сама себе в пустой чугуновской квартире…

Советские люди тех времен в большинстве своем были внешне глупы, внутренне мелочны, жили ерундой и радовались пустякам, выданным через терпеливую очередь. Но чем еще тогда было жить и чему еще тогда было радоваться? Общество изголялось до трусов, выпуская слухи-рецепты, как разнообразить надвигающуюся пятилетку. Представьте человека, который бредет по дороге (необязательно к коммунизму, а просто по дороге) и не чует ни конца, ни края, и вот от скуки он идет и приплясывает: то так, то эдак, то разэдак, — все, ему веселей шагать неизвестно куда. Вот этим же развлекалось советское общество периода развитого социализма поголовно, находя в череде па некоторую радость для души и тела: одни пили аспирин и портвейн, другие ели мумие и бегали трусцой, третьи наушничали анекдоты про политбюро, а Антонина Поликарповна каждое утро выпивала по стакану собственной мочи и радовалась, что выглядит ровесницей сыну, — одна товарка научила ее такому рецепту молодости.