Первопроходцы - [195]

— Спасай добытое! — Носился он у кромки плещущей воды, хватал что подворачивалось под руку.

Дежневский амбар тоже свалило и унесло. Но из него успели вынесли больше половины кости. Люди обоих станов сновали по клокочущей воде, пока течение не валило с ног, потом с пригорка смотрели, как одна за другой развалились и поплыли по мутной воде шесть изб с амбарами. Кто-то беспрестанно молился, Селиверстов беззвучно плакал. Пашка Кокоулин с Артемом Осиповым утешали его:

— Кости тяжелые, далеко не унесет, а избы жаль, много трудов положено.

Беда не обошла стороной и дежневское зимовье, но все же ему досталось меньше, чем стадухинскому. Снесло две крайние избы и ту, что была поставлена первыми пришедшими сюда людьми.

— Любит тебя Бог! — Одышливо сипел за спиной Дежнева Бугор. — Мы еще с Мишкой о том говорили. Жив ли? Три года ни слуху ни духу. Дай Бог вернулся на Лену другим путем или дошел до Ирии, вестей не шлет, чтобы не набежали всякие селиверстовы…

— Не гневи Бога! — отмахнулся Дежнев. — Не искушай хоть в такой час. — Но, не сдержав любопытства, спросил со смущенной улыбкой: — Неужели Мишка так говорил?

— Так и говорил: «Наверное, Семейку Бог любит!» Завидовал!

— Мишка мне завидовал? — недоверчиво хохотнул Дежнев.

Побуйствовав, река стала входить в свои берега, течение успокаивалось. Люди расходились по сырым избам, среди обломков, ила и сора разыскивали остатки разметанного добра.

— Сорок пудов пропало! — выл Селиверстов в сторону уцелевших дежневских изб, будто они были виноваты в пропаже. — И казенный амбар смыло. В нем — восемь пудов. Я ведь под эту коргу явил пятьдесят. Что отдавать?

— Врет, подлый, и Бога во свидетели призывает, — возмущался Никита Семенов. — А Господь за его ложь карает нас всех. Утопить бы гаденыша, в воду посадить.

— Я тоже явил двести восемьдесят соболей, — бормотал Дежнев, нашаривая ногой моржовые клыки в стылой мутной воде. — Считать на кости — тридцать пудов. Что теперь, Бога винить?

— А мне Господь совесть разбудил! — плакал Бугор. — Сколько кровушки пролил? Сколько боли людям и зверям сделал? За что?

— На то их Бог создал, чтобы нас питать! — с кряхтеньем проворчал Никита, склонился, вытащил из-под ноги заморный клык, по виду четвертинный в пуд.

— Я прежде тоже так думал, — разглядывая найденную кость в посиневших руках товарища, продолжал жаловаться Бугор. — А нынче, после потопа, вспомню безголовых моржей — душа болит. Этот год ты меня на коргу не посылай, лучше избы рубить буду.

— Мы тем моржам кишки выпускали, — оправдался слушавший его жалобы Дежнев. — Что не собрали анаулы или ходынцы, то заберут коряки и чукчи.

— Моя кость! — закричал Селиверстов с берега.

Дежнев, Семенов и Бугор, бродившие в воде, обернулись. Они стояли на уровне его изб.

— Не могли твои кости поперек течения в реку сползти! — скаля щербатые зубы в бороде, съязвил Бугор. — Поди, не лягушки!

— Избы мои, и кости против них мои! — скандально закричал Селиверстов.

— Ну его! — отмахнулся Дежнев. — Выходи на сухое.

Трое вышли из реки. Юша потянулся к клыку в руках Семенова.

— Вот тресну по башке, поймешь, могла ли твоя кость оказаться против твоей избы! — пригрозил Никита. Клык не отдал. Три казака скинули промокшие бахилы, босиком пошли к уцелевшему жилью.

— Совсем сдурел! — сдержанно ругался Никита.

После наводнения на стан Дежнева вернулся с повинной немногословный Евсей Павлов. Встал против Семейки, молча протянул батожок.

— Там больше несправедливого! — пробубнил, склонив голову. — Хлещи, чего уж там!

Наказывать казака за давнее Дежнев с Семеновым не стали. От него узнали о челобитных, которые настрочил Юша и подписали верные ему люди. Никита пытался образумить Пашку Кокоулина с Митькой Васильевым, но его неловкая попытка поговорить с ними обернулась тем, что Селиверстов прибежал в казачью избу, размахивая написанной челобитной, в которой жаловался, что самовольные приказные подсылают своих людей, чтобы оправдаться в неотсылке казны. Сгоряча он зачитал и другой воеводский указ, по которому Дежнев обязан был выслать в Якутский острог всех беглых казаков.

— Прошлый раз ты читал, что мне с Евсеем и Юшкой Трофимовым велено служить Стадухину, — недоверчиво скривился Бугор.

— То был другой указ! — не смутился Селиверстов.

Казанец зашел со спины, посмотрел в грамоту через плечо.

— Верно! — сказал. — И тебя с Евсейкой требуют для сыска. — Только грамотка от воеводы Пушкина, за прошлые годы.

— Все равно, — тряхнул бородой Селиверстов. — Я вам указ доставил и зачитал, вы обязаны принять или ответить.

— Ответим! — решительно, без замешательства кивнул Дежнев, резко посуровев лицом. — Казанец отпишет, что я тех людей не отпустил и впредь не отправлю на сыск, хоть бы грозили кнутами.

— Иди отсюда подобру, пока не встряхнули! — пригрозил Бугор.

Селиверстов выскочил из казачьей избы, стал кричать на покрученников, собиравших разметанные избы и амбары. Велел им бросить насущную работу и смолить новый коч. Раздор усиливался. Митька Васильев и Пашка Кокоулин затребовали свои паи из уцелевших дежневских амбаров. При дележе ссора между ними и казаками обострилась. Двадцать пудов добытого взяла река, а они желали прежнего пая и не хотели слушать о переделе. После скандала, едва не дошедшего до драки, двое бывших товарищей забрали что им отдали и перенесли в свои избы.