Первопроходцы - [15]

— Ты чего? — смеялся он.

— Чудно! — шептала, оглаживая его грудь с восхищением и затаенной горечью. — Увидела тебя, подумала: сильный, смелый, ни перед кем шеи не согнет. А ночью в лесу — забоялась, почувствовала в тебе зверя. Думать не думала, что ты такой нежный, ласковый. — Прижалась щекой к груди. — Детей тебе рожу сколько успею. Дом построим. Что еще надо?

— Венчаться надо! — Михей глубокомысленно поскоблил грудь ногтями. — Если здесь сговоримся, то на исповедь иди к старому попу. К монахам не ходи.

— Ой, боюсь, боюсь! — Арина закрыла лицо руками. — Ты ведь ни разу невенчанный?

— Нет!

— А я два раза! Третий — грех, а больше нельзя. Кабы несчастья на тебя не навлечь. Может быть, не надо, а? — попросила жалобно. — В Сибири не обязательно жить по закону. Вон сколько распутства кругом. Поди, Бог нам простит?!

— Надо! — сказал, как отрубил Михей. — Нагулянным детям счастья не будет! А от страхов твоих отмолимся, я — заговоренный! — признался приглушенным голосом. — Товарищей рядом ранили-переранили, а у меня ни царапины, только одежа издырявлена. — Опасливо зыркнув по сторонам, прошептал ей на ухо: — Я чую, когда в меня стрела или пуля летит.

— Не говори так! — вскрикнула она, боязливо распахнув голубые глаза, закрыла его рот ладошкой. — Чур нас, чур! Господи, помилуй! Жить с тобой долго и счастливо, помереть в один час…

— Я еще богатым стану! — пообещал Михей, ласково снимая ее теплую ладонь со своих золотистых усов. — Не таким, чтобы очень — деньги меня не любят, но прожиточным. И еще знаменитым атаманом! Знаю, это мне на роду написано — на всю деревню и родову уродился один с рыжими усами. За тем в Сибирь шел. Только отчего-то не спешит ни богатство, ни слава. — Вскинул смеющиеся глаза к небу: — Раз тебя прислали, значит, скоро уже… — Подумав о своем, хмыкнул в бороду, удивляясь превратностям судьбы: — Сколько русских девок и баб видел по Сибири, ни одному жениху, ни одному мужу не позавидовал — все были не мои. Тебя увидел — будто узнал. Вот ведь!

Арина уткнулась лицом в его грудь, тихо, беззвучно заплакала.

— Поздно вернулись, голубчики! — гаркнул Юшка Селиверстов, увидев подходивших к стану Михея с Ариной, его голос раскатом грома отозвался с другого берега реки. — Проспали свое счастье! Теперь я пойду до Олекмы с твоей родней. — Ожидая спора, Юшка буравил Михея пристальным испытующим взглядом и доил жидкую бороду, как сосок на козьем вымени. Стадухин принял весть без перемены в лице, и он успокоенно рассмеялся: — Тебе велено идти с усовскими торговыми людьми.

Тлели угли костра, пахло свежим хлебом. В невесть кем и когда сложенной из речного камня каменке мужчины пекли тесто, загодя поставленное стряпухой. Она по-хозяйски оттеснила их, не глядя по сторонам, принялась за обычное дело. Михей присел у костра на корточки, вытянул ладони над огнем.

— Ну и ладно! — покладисто согласился с Юшкой. — Иди с моими, а мы пойдем с усовскими. Чьи у них приказчики?

— Старший — холмогорец, младший — устюжанин! Вчера только пришли.

Юшка чуть тише зарокотал какими-то обвинениями и оправданиями, которых казак не слушал. Перемолчав целовальника, поднял смиренные и бессонные глаза на братьев, спросил:

— Как ночевали?

— Слава Богу! — приветливо кивнул Тарх и чуть было не спросил старшего о том же, но спохватился на полуслове. Ватажные поняли несказанное, приглушенно загоготали. Рассмеялся и Михей. К нему подошел Герасим с пламеневшим лицом, присел рядом, неловко обнял.

— Дай Бог и тебе счастья! — притиснул его к себе Михей. — Осчастливил ты меня. С тех пор, как ушел из дому, так хорошо не было.

— Живите! Спаси вас Господь! Чего уж там! Знал ведь, что не себе везу стряпуху. Пусть хоть для брата.

Ранним утром пинежцы с олекминским целовальником Юшкой Селиверстовым ушли на волок. Михей с Ариной, бездельничая, посидели возле гаснущего костра, поговорили о пустяках и отправились на табор усовского обоза. Весело глядя на казака и женщину умными глазами, их приветливо встретил старший приказчик по имени Федот Попов. Он был высок и строен, борода ровно подстрижена. Другой приказчик того же купца, Лука Сиверов, как и положено торговому человеку, поглядывал на служилого настороженно, женщины старался не замечать, на вопросы Михея отвечал кратко и ясно, своих вопросов не задавал. Федот же, напротив, ненавязчиво любуясь Ариной, спросил, жена ли она казаку, сестра ли?

— Невеста! — ответил он. — Хотел подать челобитную, да воеводский писарь меньше полтины не возьмет, а кабалиться в Илимском, не с руки.

— Я могу написать даром! — предложил Федот.

— Ага! — Настороженно шевельнул усами Михей, понимая, что, приняв помощь от торговых людей, вынужден будет покрывать их беззакония. — Я тоже грамотный! Да вдруг ошибусь в царевом титле… Под кнут идти! На кой оно?

— Я не ошибусь! — заверил Федот, но настаивать на помощи не стал.

— Успею, подам в устье Куты. Там у меня — друг целовальник. На Лене, бывало, спина к спине сидели в осаде или рубились с рассвета до ночи. После он торговал, а разбогатев, не скурвился, как другие. Нынче, правда, проторговался и служит в целовальниках на бывшей хабаровской солеварне.