Первомост - [48]

- Ну куда же ты? Не уходи! Не уходи!

Он уже стучал засовом. Тогда Воеводиха наконец поняла свое поражение, крепко схватила Маркерия за одежду, зашипела на него гадюкой:

- Скажу Воеводе, что насиловал меня! Не уходи! А то скажу!

Он уже открыл дверь, где-то еще должны быть длинные темные переходы, тяжелые сундуки на пути, загадочные повороты, хитроумные преграды, но все равно все это воспринималось теперь вольной волей, потому что самую большую неволю оставил он здесь, вместе с этой страшной, разъяренной женщиной. Она не выпускала его одежды, Маркерий рванулся, оставил в руках у половчанки половину своей сорочки, выскочил в переход и помчался, не разбирая дороги.

А Воеводиха, даже не одевшись, не прикрывая своего срама, стояла за дверью, хищно раздувая ноздри, сверкнула сюда и туда глазищами, решительно шагнула к огромному сундуку, стоящему в переходе под стеной, сказала в темноту за сундук:

- Вылезай и подойди!

И, будто порожденный ее властным голосом, отряхиваясь от паутины, вылез из темноты Шморгайлик, испуганно склонил голову, не смея взглянуть на свою обнаженную госпожу, она же, забыв, видимо, про наготу, а возможно, и нарочно дразня паскудного доносчика, подошла к нему вплотную, потому что это уже был для нее не мужчина, а всего лишь раб, и медленно произнесла:

- Пойди и разбуди Воеводу. Скажи, что насиловал меня раб. Вот. Сорвала с него одежду. Но он удрал. Если спит Воевода, разбуди и скажи, пускай догонит наглеца и покарает как следует. Слыхал, что должен сказать?

- Как будет велено, - тоненьким голоском ответил Шморгайлик.

- Скажешь иначе - погибнешь. Иди.

- Как будет велено, - с трудом протискиваясь между сундуком и разъяренной нагой Воеводихой, пробормотал Шморгайлик, а половчанка еще постояла, пока он не исчез, потом вбежала в ложницу, упала на постель, приминая грудью одеяльце из горностаев, и глухо, отчаянно заплакала.

Если бы она велела Шморгайлику снарядить погоню за Маркерием, то, возможно, хлопца сразу бы и поймали. Но ведь велено было сказать Воеводе, а Воевода спал, когда же он спал, будить его никто не смел. И как ни боялся Шморгайлик половчанки. Мостовика он боялся еще сильнее, потому-то и решил ждать, пока Воевода проснется.

А Маркерий тем временем, как был, босой, простоволосый, в изорванной сорочке, добежал до ворот воеводского двора, привратный охранник лишь посмеялся, думая, что это маленькая Светляна так пошутила над ним, - они ведь знали, что характером своим и неистовостью она похожа на отца; парень забежал домой, не застал там никого, да и не нужен ему был сейчас никто, схватил первую попавшуюся одежку, краюху хлеба и бежал из Мостищ куда глаза глядят.

Это был первый случай, когда мостищанин убежал из своего селения.

Но узнали об этом люди не сразу.

Воеводе снился сон. Будто едет он на пароконном возу, а воз полон золотых и серебряных сосудов, покрытых цветистой паволокой. Позвякивают под дорогим покрывалом сосуды, он спит сладко и крепко и едет мимо торга, а на торгу лежат два его старших брата и тоже спят крепко и сладко, хотя откуда бы ему знать о том, если сам он спит? Потом он проснулся. Воз катится лугом вдоль Реки, среди трав и цветов, и кони помахивают хвостами от мух и оводов. А под ним на возу не золотые и серебряные сосуды, а труха, прелая солома и старое тряпье. И это - так неожиданно страшно, что Воевода проснулся и взаправду долго лежал, облитый потом, даже чувствовал себя не властелином, а чем-то словно бы похожим на эту труху на возу.

Но так Мостовику лишь казалось, на самом же деле, как только он открыл глаза, возник перед ним Шморгайлик, чтобы одеть своего повелителя, для которого он, кроме всего прочего, был также и слугой или спальником. Он одевал Воеводу старательно, не торопясь, как было заведено, молчал при этом, ибо Мостовик не любил, чтобы ему в еще сонную голову сразу тарахтели о всякой мелочи, а такие люди, как Шморгайлик, по мнению Воеводы, могли тарахтеть только о делах незначительных, ведь каков человек, такова и речь его. Вообще Мостовик презирал всех, кто был ниже его, за их приверженность к мелочам и слепоте к делам великим. Он же изо всех сил делал вид, будто не замечает мелочей, а пребывает постоянно лишь в хлопотах о великом. Ясно, человек не может идти к великому, пренебрегая мелким, это все равно что вознамериться перепрыгнуть сразу море, не умея перепрыгнуть даже через лужу. Но Воевода относился к лицемерам, на словах преданным делам значительным, а на самом деле по уши погруженным в свои мелкие выгоды, прикрываемые громкими словами о делах целой земли.

У Шморгайлика было достаточно ума, чтобы давно уже постичь натуру Воеводы, а еще он знал: лишь отпетый дурак торопится с недобрыми вестями. Поэтому он молча одел Мостовика, подал ему жбан с питьем, подождал, пока тот передохнет, напившись, и лишь затем несмело, предусмотрительно держась поодаль, чтобы, в случае чего, быть пораженным воеводским словом, а не рукой, сказал тихо:

- Беда стряслась, Воевода.

- Говори громче, - велел Мостовик, насупившись и помрачнев.

- Беда.

- С мостом?

- Нет.

- С Мостищем?