Спустя несколько часов, вернувшись из местной таверны, Десмонд, пошатываясь, ввалился в комнату. Снова задребезжал телефон. Звонили из Десмондова родного города в штате Иллинойс, но на сей раз, вопреки его ожиданиям, не мать.
— Мистер Десмонд, это сержант Рорк из бузирисского полицейского управления. Боюсь, у меня для вас дурные вести. Ох… э-э-э… ваша матушка несколько часов назад скончалась от сердечного приступа.
Десмонду даже не пришлось изображать потрясенное изумление. Он так и окаменел. Даже рука, сжимающая телефонную трубку, словно превратилась в гранит. Однако ж ему смутно померещилось, что голос Рорка звучит как-то странно.
— От сердечного приступа? От… сердечного?.. Вы уверены?
Десмонд застонал. Мать умерла естественным образом. Не надо было произносить древнего заклинания. А теперь он связал себя нерушимыми узами — ни за что ни про что, навеки загнал себя в ловушку. Как только он произнес роковые слова и прочел взглядом пиктограммы, он раз и навсегда отрезал себе дорогу назад.
Но… если эти слова были только словами, если они угасли, как любой звук, и, переданные через этот субконтинуум, никакого воздействия на физический мир не оказали — разве его что-то связывает?
Разве он не свободен, не избавлен от всех долгов? Разве не может переступить порога этой комнаты, не страшась возмездия?
— Ужасно, мистер Десмонд, просто ужасно. Невероятный, нелепый случай. Ваша матушка разговаривала с соседкой, миссис Самминз, что зашла ее навестить, и тут у бедняжки приключился сердечный приступ. Миссис Самминз вызвала полицию и «скорую помощь». В дом вошли и другие соседи, и тут… и тут…
В горле у Рорка застрял комок.
— Я как раз подоспел к месту событий и уже поднимался на крыльцо, когда… когда…
Рорк откашлялся.
— Мой брат тоже находился в доме.
В силу необъяснимой причины здание рухнуло. Трое соседей, двое санитаров «скорой помощи» и двое полицейских погибли под развалинами.
— Все равно как если бы на дом наступила исполинская нога. Еще секунд шесть — и меня бы тоже расплющило вместе со всеми.
Десмонд поблагодарил полицейского за звонок и заверил, что первым же самолетом вылетает в Бузирис.
Спотыкаясь, он добрел до окна, открыл его, жадно вдохнул свежий воздух. Внизу, в свете уличного фонаря, опираясь на трость, стоял Лайамон. Серовато-бледное лицо запрокинулось. Блеснули белые зубы.
Десмонд зарыдал — но плакал он лишь о себе самом.
