Первогодки - [8]

— В увольнение сегодня никого не пустили: в семнадцать ноль-ноль в клубе встреча с передовиками камвольного комбината. «Идите послушайте, — сказал лейтенант, — как рабочие люди по два сменных задания выполняют, а то некоторые солдаты по специальной подготовке стали тройки получать». Говорит, а сам на меня смотрит. Я же всего одну и схватил, и ту случайно. Помнишь?

— Не расстраивайся, дружище. Все это мелочи жизни. Исправишь. Тут знаешь что, — он поманил меня пальцем и, когда я нагнулся, зашептал на ухо: — Тут девочки есть. А одна медичка… Огурчик! Я уже познакомился.

Я вспомнил встречу у дверей госпиталя и почувствовал, как жаром запылали уши.

— Юморист! — Я шутливо погрозил пальцем и подумал: «Зачем ему еще одна девушка, когда в Усачевске есть Леночка?»

— Не веришь? Оглянись! — Он приподнялся на локтях и помахал кому-то рукой.

Я повернул голову и обомлел — на пороге стояла та самая медсестра, с которой мы собирали просыпанные лимоны. Не знаю почему, но я смутился и отвел в сторону глаза.

— Товарищ солдат!

Я вскочил на ноги и вытянулся по стойке «Смирно», как перед самим генералом. Девушка фыркнула, но тут же спохватилась, приняла серьезный вид и сказала официальным тоном:

— Время посещения больных кончилось. Прощайтесь.

Я пробыл еще минут пять и, стараясь не топать сапогами по паркетному полу, пошел к выходу, но возле кровати обгоревшего стройбатовца невольно замедлил шаг. Что-то влекло меня к нему, и я почувствовал, что это не было простым любопытством. Мне захотелось поговорить с ним, задать вопрос, который мучил, но можно ли ему говорить? Глаза его были открыты, смотрел он прямо на меня, и я склонился над кроватью.

— Товарищ… как ты… Как ты себя чувствуешь? — спросил я, хотя интересовался другим: как он отважился?

Строитель не ответил, но я понял, что ему нелегко, и поспешил уйти. Следом за мной в коридор выскочил Кашуба.

— Нельзя ему разговаривать. Ты что? — с укоризной сказал он.

— Как он на такое решился? Как ты думаешь?

Кашуба посмотрел на меня с выражением, которое я не понял.

— Может, он для этого всю жизнь силы копил. С бухты-барахты такое не бывает. Да и дед у него… Приезжал на днях. Две «Славы» на груди. Геройский дед. Я полагаю, — на лбу Кашубы наморщились толстые складки, — что не мог этот солдат по-другому, ну, не мог пройти мимо беды.

По дороге в казарму разговор не выходил у меня из головы. Стройбатовец, выходит, по-другому поступить не мог, пошел на это не «с бухты-барахты», выражаясь языком Кашубы, да и за плечами у него дед-фронтовик с двумя орденами Славы. Но у меня тоже был дед-фронтовик, тоже имел награды, но какие? За что награжден? На каких фронтах воевал? Стыдно, но я о нем почти ничего не знаю. Умер он давно, мать о нем ничего не рассказывала. О своей любимой древней истории прожужжала мне все уши, а о деде ни слова. Напишу-ка домой, и сегодня же, расспрошу о нем.

В ПОРЯДКЕ ИСКЛЮЧЕНИЯ

Ртутный столбик термометра на кирпичной стене казармы подпирал цифру сорок — и это, надо отметить, в тени, — а мы стояли в строю перед полосой препятствий, что находилась в дальнем углу территории военного городка. Солнце было в зените, наши автоматы и каски так раскалились, что к ним было больно притронуться. Уже одно это было большим испытанием, но нам предстояло еще преодолеть полосу. Строили ее не для того, чтобы ею любовались.

Солдату подразделения майора Коровина не надо объяснять, что такое полоса препятствий. Я с закрытыми глазами видел эти четыреста метров истоптанной кирзовыми сапогами и обильно политой солдатским потом твердой земли, перегороженной заборами и глухими стенками, колючей проволокой и рвом с водой, полосу, которую нужно, выражаясь армейским языком, преодолеть, то есть перепрыгнуть забор, проползти по-пластунски под сеткой из колючей проволоки и при этом не зацепиться брюками за острые шипы, пробежать по бревну на высоте трех метров и спрыгнуть вниз, залезть на вышку и спуститься по канату, точно метнуть гранату в окоп и залечь с автоматом в руках на огневом рубеже.

Каждый из нас не один раз преодолевал полосу. Одни — больше, другие — меньше, ибо принцип таков: уложился в норматив — отдыхай, не уложился — повтори! Любви к полосе мы не испытывали, но и бояться ее перестали. Очевидно, сказывалась привычка.

Однако сегодня нас, судя по всему, ждало нечто необычное. Смотрю на полосу и чувствую в ней какой-то подвох. Нас и построили не на исходном рубеже, как обычно, а вдоль полосы. И когда с поля дыхнет в нашу сторону горячий ветерок, то в нос ударяет не то запахом керосина, не то еще какой-то вонючей жидкостью, а по полосе сновал туда-сюда прапорщик Чукавин и что-то поправлял на земле руками.

— Товарищи солдаты и сержанты! — Майор остановился перед серединой строя, снял фуражку, смахнул ладонью влагу с клеенчатой подкладки и снова надел ее на голову.

Волосы и брови майора были черными, даже с синеватым отливом. Лицом он был смугл и похож на цыгана. На полевом кителе под мышками у него темнели пятна пота, и я подумал, что ему тоже нелегко на таком пекле. Майор же, не обращая никакого внимания на жару, рассказывал о характере современных войн, о том, что мы должны быть готовы ко всему.