Первогодки - [31]
— Сдал?! Честное слово?
Я подтвердил, а Валерий нервно захохотал и закрыл лицо руками.
— Боже мой! Попался на пустую мормышку! И это я-то…
Он ткнулся лицом в колени и сидел так довольно долго. Я слышал, как захлопали дверцы и заработал мотор санитарного автомобиля. Наконец Валерий выпрямился. Голос его был прерывист и дрожал:
— Ты правильно… правильно поступил. Только зря сдал патрон.
— Зря? Почему? — с недоумением воскликнул я.
— Он мне нужен, мне… — Глаза Валерия блестели лихорадочным блеском, ноздри раздувались. — Я… струсил, струсил… Иди, скажи всем. Ей… ей скажи!
— Надо — скажи сам.
— И скажу! — Он пытался открыть дверь кабины, но я, сам не зная зачем, удержал его. Однако он продолжал толкать дверь и твердил: — И скажу: струсил, струсил…
Через минуту он успокоился и обхватил руками голову.
— Это стресс, секундная слабость. Но почему со мной? Почему не с тобой, с Копейкиным, со всеми? Я столько готовился! — Тут он стукнул себя кулаком по голове. — Столько готовился, а когда подошло… Этим бы патроном вот эту голову. — И он снова несколько раз с силой ударил себя по голове.
Я даже испугался — вменяем ли он? Мне показалось, что люди вокруг слышат вопли Абызова. И точно — снаружи кто-то постучал по кабине. «Прекрати, истеричка», — прошипел я, приоткрыл дверь и увидел круглое узкоглазое лицо Кашубы.
— Эй, герои! Заснули? Хватит секретничать. Вылезайте. Качать будем. Три раза подбросим — два поймаем! — как всегда, балагурил он.
— Подождешь. Разговариваем, понял? — И я в сердцах хлопнул дверью.
За то короткое время, пока я разговаривал с Кашубой, Абызов, кажется, успел овладеть собой.
— Спасибо тебе, — не глядя на меня, глухо проговорил он. — Без тебя бы… — Он покрутил головой, помолчал, потом разжал кулак, которым колотил себя по голове. На ладони лежала медная гильза. — Это возьму на память.
— Бери. — Я пожал плечами.
— Спасибо. — Он положил гильзу в нагрудный карман и добавил: — Урок. На всю жизнь.
В груди моей поднялась вдруг волна жалости к Валерию. Отпало желание обличать, кричать на всю округу: «Трус! Позорник! Негодяй!» Я смотрел на него как на больного, чувствуя себя сильнее его. Помедлив, я сказал:
— Ладно уж. Иди простись с ней. Уедет.
— Нет-нет. Что ты! — испугался он чего-то и даже отодвинулся от двери. — Я не могу, не могу. Ты иди, ты!
Мне показалось, что в сиденье сработала какая-то скрытая пружина. Вмиг пропала слабость. Я чуть было не выпрыгнул из кабины, да вовремя удержался. Кто я для нее? Она даже не смотрит на меня. Прощай, младший сержант Дубровина, поезжай, лечи моего товарища, хорошего парня Копейкина.
Когда вдали затих шум мотора санитарки, я выпрыгнул из кабины и с развальцей зашагал к постовому грибку. Меня заждались обязанности дневального и ефрейтор Кашуба, который уже с раздражением бросал колючие взгляды на большой артиллерийский тягач.
ПЕРВОГОДКИ
РАССКАЗЫ
РЯДОВОЙ ВОПРОС
— Батарея, смирно! Командирам взводов выделить по пять человек на хозработы, остальных на занятия! — сопровождая команды короткими взмахами руки, приказал Зубарев.
Голос у капитана резкий. Слова подхватывал и разносил по военному городку холодный, злой ветер, который, как из засады, налетал на застывших в строю людей. Не найдя поживы на широком строевом плацу: ни окурка, ни желтого листочка — все выметено, вылизано, — он яростно трепал полы шинелей всей технической батареи.
Михаил Торопов по-мальчишечьи втянул в воротник голову и зябко поежился, но не оттого, что был мерзляк, а просто ему не хотелось ехать на хозработы. Он видел, как тянется на носках Пименов, стараясь попасть на глаза заместителю командира взвода Митрофанову, который остался у них за лейтенанта, видел лица других солдат, жаждущих попасть на хозработы, и вспомнил свою радость, когда месяц назад его впервые сняли с занятий. Вместо тесного класса и строгой дисциплины — целый день вольной жизни! Однако на днях Михаил получил письмо из родного города от товарищей по цеху. Три с половиной месяца назад они провожали его «всем гамбузом» в армию. «Как, Миша, служится? — торопливым почерком писал его бывший бригадир Норихин, отслуживший срочную три года назад. — Стал ли классным специалистом?..»
«Классным специалистом»… Торопов невесело усмехнулся. Вспомнил он, как в день прощания с бригадой Норихин вынул из кармана целую горсть армейских значков и встряхнул их на ладони. Был тут и синий щиток с белой единицей — знак специалиста первого класса, и знак отличника Советской Армии…
— Хочешь подарю?
Торопов отстранил руку товарища.
— Свои заработаю.
Что он сейчас ответит Володе Норихину? Что вкалывает на мебельной… Ни строевой, ни физической… Житуха, одним словом… И опять он услышал свою фамилию и приказ выйти из строя. Так и знал.
— А я… я сегодня не могу, — вдруг выпалил Торопов совсем как в школе, которую он окончил всего год назад. — Товарищ сержант, сегодня по расписанию спецподготовка, — быстро, боясь, что его перебьют, затараторил он. — Я в этом месяце третье занятие пропускаю. Старший лейтенант Тараненко электросхему будет давать.
Довод Михаил считал убедительным, но реакция Митрофанова была неожиданной. Он округлил глаза и резко, копируя комбата, полосанул рукой.
