Первое второе пришествие. Вещий сон - [47]

Тут Иннокентий Валерьевич, старавшийся объясняться вежливо, но доступно, совсем запутался.

— Петр, не знаю, как тебя по батюшке… — сказал он.

— Петр Максимович, — смутился молодой Петр перед человеком в возрасте.

— Петр Максимыч, помираю я. Спаси меня, Христа ради! — заплакал Фомин, утирая слезы с небритого лица.

— Да вы садитесь! — подставила Маша стул Иннокентию Валерьевичу.

— Спасибо…

Фомин сел и поведал о своих горестях.

Маша слушала, подставив кулачок под щеку и поглядывая на Петра: вот ведь как кому не повезет, так не повезет!

Петр выслушал.

— Язва у вас была, я ее не вызывал, — сказал он. — Я ее почувствовал. Вы не верили, а я чувствовал.

— Дурак был! — рассердился на себя Фомин. — А сейчас что чувствуете, Петр Максимович? Вылечите, Петр Максимович?

Петр смотрел в сторону.

— Что такое? Ах, понимаю… Вот! — Фомин положил на стол деньги, оставшиеся у него. — Тут мало, конечно. Но это — аванс.

— Уберите деньги! — строго сказала Маша.

— Вот именно, — сказал Петр. — Не умею я лечить. Разучился я.

— Петр Максимович! — и слышать ничего не хотел Фомин. — Спасите!

— Я же говорю: разучился! Пришло — и ушло!

— Петр Максимович! Вы на меня в обиде, понимаю. Но будьте так добры! Я… Я… — И Фомин сполз со стула и упал на колени перед Петром.

Маша и Петр вдвоем подняли его, уложили на диван, Маша побежала за водой; с Фоминым сделалась истерика, он плакал, икал — и не мог произнести ни слова, только какие-то обрывки вылетали из его искривленного страдальческой судорогой рта.

Успокоился.

Сел на диване — расслабленный, понурый.

Жалко сделалось Петру его.

И он увидел его.

Он увидел все его больные места, а особенно в желудке, он так ясно увидел, что и у него все заболело, и он стал водить руками над Иннокентием Валерьевичем.

Маша села в сторонке — как бы побаиваясь.

Иннокентий Валерьевич вдруг повалился на бок, упал на диван.

— Что это с ним? — переполошилась Маша.

— Ничего, — устало сказал Петр. — Здоров он теперь. Спать теперь будет. Да и я бы заснул… — Шатаясь, он пошел к кровати, лег, не раздеваясь, и беспробудно проспал до утра.

Когда проснулся, Фомина уже не было.

— Он тебя, не поверишь, спящего расцеловал и убежал вприпрыжку! — смеялась Маша.

— Рано радуешься, — сказал Петр.

И оказался прав.

Вскоре из Сарайска приехала сестра Иннокентия Валерьевича, страдающая сахарным диабетом, с приветом от брата и благодарностью в виде пятнадцатитомного собрания сочинений Лиона Фейхтвангера.

— Помогите, Петр Максимович, — просила она. — Двадцать лет на уколах, на инсулине, сколько же можно!

— Не умею я этого лечить! — отказывался Петр. — Я и не знаю, где он находится, этот диабет! Как вы можете доверять безграмотному человеку?

— Я результату доверяю! У моего брата знаете что подозревали? А он после вас пошел анализы сдавать — и нет ничего! Все просто рты пораскрывали! Петр Максимович, не откажите!

Петр не хотел. Он слишком хорошо знал, что за этим последует.

В конце концов — не погибнет женщина без него, колется себе — и пускай колется.

Но она упрашивала, не отставала.

Петр наложил руки, приказал им и своему мозгу — не действовать.

Женщина ничего не почувствовала — не такая это болезнь, чтобы сразу откликнуться.

Ушла в гостиницу с надеждой.

Рано утром постучалась еле живая.

— Хотела без укола обойтись… Худо мне… Спасите, ради Бога…

— Укол спасет! — ответил Петр. — Говорил же я вам, не умею!

— Петр… Максимович… — пошатнулась женщина. Петр удержал ее, посадил, начал вникать в нее, не понимая ее болезни, но уже что-то чувствуя; ему самому тошно сделалось, и он начал освобождать, очищать женщину и себя.

И он вылечил ее.

И последствия были именно те, которых он опасался.

Гостиница Полынска — переполнена.

Во всех домах, где можно было снять комнату или угол, поселились приезжие, платя за постой любые деньги.

Во дворе и возле двора, у подножия Лысой горы появились десятки автомобилей, палаток. Разводят костры, варят пищу, баюкают детей. Просто табор какой-то.

Некто справедливый стоит у крыльца со списком и никого не пропускает без очереди. Пробовали проникнуть без очереди ветераны и социальные работники, ссылаясь на то, что в государственных лечебных учреждениях их обслуживают без очереди, на это им ответили: здесь не государственное учреждение, перед Богом и болезнью все равны, — в очередь!

Петр этих слов не слышал.

Ему не до этого было. Засучив рукава, он действовал.

Начинал в восемь утра, заканчивал в восемь вечера.

Мать Петра, Мария, в эти же часы была на работе, но, возвращаясь, просила тишины.

Маша помогала Петру: меняла мокрые от пота рубашки. И без того влюбленная в мужа, она теперь еще и гордилась им.

Денег Петр не брал, но они оказывались под скатертью на столе, за телевизором, в вазе с сухими цветами, в сахарнице, под половиком у порога, в валенке, в кармане старой телогрейки, что висит у входа, и даже под подстилкой волкозайца, — и узнать, чьи деньги, было невозможно.

Маша брала из них немного на хозяйство, остальные складывала в коробку из-под обуви.

Петр исцелял без выходных, без перерывов и перекуров — а количество больных не уменьшалось.

Приходили и те, кто просил сказать про будущее или произвести сеанс гипноза, но тут Петр был тверд: гипнозом не владею, в будущее смотреть не дано. (Мысля: хватит с меня и обычного лечения!)