Первое второе пришествие. Вещий сон - [39]

Петр твердо посмотрел в глаза брюнету. Брюнет выдержал взгляд. Петр продолжал смотреть. Брюнет попятился.

Зал ахнул.

— Сказано, — вдохновенно начал Петр, — что явится для обольщения человечества некто похожий на Христа, но не Христос. Лже-Христос, Антихрист. Будет сладкогласен и лицеприятен. Многих обманет, многие пойдут за ним. И, набрав войско клевретов, начнет он творить истинные свои противочеловеческие дела! — Петр ткнул пальцем в Иммануила и в порыве вдохновенного прозрения увидел какой-то ореол под волосами брюнета, обозначающий контуры его головы. Уверенными шагами он подошел к брюнету, сорвал с него парик и бросил на сцену.

Зал обомлел: вместо брюнета на сцене стоял огненно-рыжий, просто клоунски рыжий человечишко с нелепой черной бородкой.

— Ну, гаденыш! — пообещал во весь голос беспокойный сосед Петра и Никодимова, усмирявший их до этого. Буква «г» в слове «гаденыш» прозвучала как х/г — по-армейски, по-начальнически, по-государственному, по-шахтерски, по-нашему, по-рабоче-крестьянски.

— Безобразие! — завизжали помощники и ассистенты Иммануила и, не приводя аргументов в защиту своего товарища, стали действовать по принципу «сам дурак».

— Ты-то сам-то, — кричали они, — кто такой?

— Кто я такой? — со спокойным достоинством откликнулся Петруша. — Я Петр Иванов, если угодно. Что вам мое имя? Одно имя дается людьми, другое — на небесах. Ведомо имя мое лишь тому, кто послал меня.

— Во дает! — изумлялся Никодимов, предвкушая, какой фурор будет в Москве. Фурор, облом, обвал, бенц! Ведь не ради денег, надо отдать ему должное, старался Никодимов. Не ради их одних, а из чистого артистизма, из любви к облому, бенцу, это и было, в сущности, его хобби и заодно его профессия. Скука рядовых явлений жизни с детства бесила его, и он поклялся заниматься только тем, от чего происходят шум, треск, взрываются звезды и пробки шампанского, и, гоняясь за этими эффектами, он перепробовал много видов деятельности, но все был недоволен, поэтому так обрадовался, встретив Петра, почуяв в нем нечто небывалое.

— Итак, — продолжал Петр. — Для начала прошу на сцену тех, кто сейчас ощущает свою боль. Не важно где: в зубах, в печени, в сердце. Придите ко мне — и не будет у вас боли.

Тут же человек восемь или десять пошли на сцену. Петр начал принимать их в порядке очереди. Первой была женщина с зубной болью — как и на том памятном сеансе в сарайском Доме учителя.

Петр дотронулся до ее болящей щеки — и двинулся дальше.

— Не прошло! — сказала женщина.

— Как это — не прошло? Я же чувствую — прошло!

— Ничего не прошло! Еще сильнее болит!

— Да не может этого быть! Она обманывает! — уверил Петр зал. — Ни фига у нее не болит, она просто рыжего выручить хочет!

— Плевать мне на рыжего! — заскандалила женщина. — Не умеешь — нечего за щеки хватать! Грязными руками! — добавила она почему-то. — Еще сильнее болит, правду говорю! — поклялась она перед залом.

— Вот какая тетка упрямая! — кипятился Петр. — Говорю же тебе, не болит! И у других перестанет! — обратился к болящим Петр, но болящие отшатнулись от него.

— Ну, гаденыш! — пообещал тот же голос — на х/г.

— Тишина! — потребовал Петр. — Приступаю к общему сеансу! Сидеть тихо! Сейчас всем станет хорошо!

— Ой, боюсь! Боюсь! — запищала в зале девочка.

— Да что же он измывается над нами?! Ребенка вон до смерти напугал! — закричала женщина с зубной болью.

Болящие на сцене, среди которых было трое весьма здоровых мужчин, стали подходить к Петру.

Но вдруг откуда ни возьмись, словно с потолка свалился, — меж ними и Петром очутился лейтенант милиции.

— Минуточку! — сказал он мужчинам и обратился к Петру: — Петр Иванов?

— Ха! — удивился Петр, увидев пред собой друга детства Витьку Самарина. — Не узнал, что ль?

— Он же — Петр Максимович Салабонов? — гнул свое милиционер.

— Само собой. Да чего тебе?

— Пройдемте!

И повел озадаченного Петра со сцены в закулисье мимо окаменевшей девочки с «Фуразолидоном», по пути сказав Никодимову:

— Вы тоже!

Никодимов чутьем угадал, что бежать будет хуже, — и пошел.

Тем временем Иммануил, как ни в чем не бывало, надел парик.

Встал прямо.

Публика шумела, обзывалась, ругала и его, и скрывшегося Петра. Хвалила советскую милицию и вообще прошедшие советские времена (хотя они тогда еще не совсем прошли), в которые никому не позволялось так глумиться над людьми.

Иммануил молчал и смотрел.

Долго.

Народ умолк.

— Всему свое время, — сказал Иммануил. — Время скрывать имя, время открывать его. Время скрывать волосы, такого же цвета, как у Сына Божьего, время открывать их. Я не хотел. Да и не называю себя Иисусом. За что обвиняете меня?

Народ молчал.

— Мне не надо от вас ничего. И свидетельств силы своей не предъявляю, как отказался предъявить Христос, когда просили его в Иудее. Нет пророка в Отечестве своем. Но есть молитва.

И он опять начал читать молитву. Зазвучала музыка.

Люсьен, не отрывая глаз от дивного лица, повторяла дивные слова молитвы, поклявшись всей душой служить этому человеку. Вот только прикид ему сменить надо — работала ее уже профессиональная мысль.

16

Откуда же появился лейтенант?

Лейтенант появился из Полынска. Ему, находящемуся в хороших отношениях с начальником городского отдела внутренних дел (проще говоря — зятем приходился), было поручено вести расследование по заявлению гражданки Марии Андреевны Кудерьяновой, несовершеннолетней, о факте изнасилования ее Петром Максимовичем Салабоновым. Она, правда, в ходе расследования стала совершеннолетней, но, как известно, возраст и преступника, и потерпевшего учитывается на момент преступления.