Первое грехопадение - [68]

— Да кто же узнал, что они безболезненны? — недоумеваю я. — Я полагаю, что все испытатели этих дивных изобретений человеческой мысли вряд ли могли поделиться своими ощущениями с живыми людьми. Они просто умирали!

— Ваше невежество не знает границ, — обиженно хмурится Марианна. — Ещё древние римляне знали, какие яды безболезненны, а какие причиняют боль. Это с лёгкостью определяется по предсмертной агонии. Ну, или по её отсутствию.

— Нет, — не соглашаюсь я. — Смерть от ядов — трусливая смерть. То ли дело повешение… Надо вернуть миру свою ярость, свою боль, надо отринуть от себя энергию заблудшего человечества, покидая этот мир. Только через вызов, через преодоление смерть приходит тихой и ясной.

— Георгий, вы — мужлан! — объявляет мне Марианна. — Лучше запалите мне сигаретку, а то ваши богопротивные речи навевают на меня изжогу.

Я достаю из бардачка пачку сигарет, вытаскиваю одну и протягиваю её Марианне. Раскурив сигарету, она выпускает в воздух струю дыма и откидывается на спинку сиденья.

— А вы никогда не думали резать вены? — спрашиваю я её. — Ну хотя бы в детстве?

Мы посещаем художественный салон. Сегодня здесь выставка знаменитого пейзажиста Анатолия Кинклера. Анатолий — наш старый друг, но встретиться с ним сегодня мы не сможем. Выставка посмертная. Неделю назад он выбросился из окна восьмого этажа. Я восхищаюсь им — какая величественная мужская смерть!

— Нет, что вы! — отвечает Марианна. — Сидеть голой в ванне, бритвой пилить себе вены, а потом плавать в кровавой воде, которая непременно остынет к кому времени, когда тебя оттуда вытащат — нет, это не по мне.

— Честно говоря и мне этот вариант кажется малопривлекательным, — задумчиво говорю я. — Несмотря на определённое мужество, которое требуется для его свершения, всё же это слишком женская смерть. Я бы даже сказал, девчачья. От неё веет какой-то незрелостью, инфантильностью и даже умственной отсталостью.

— Вы правы, вы правы! — разглядывает Марианна один из самых удачных пейзажей Анатолия — «Опушка лесная». — Редко, когда я с вами соглашаюсь, но сейчас трудно не сделать этого. Смотрите, какое мастерское владение кистью! Нет, определённо Кинклер был недооценён при жизни. Я уверена, что через несколько лет его ждёт слава, равная славе величайших живописцев Фламандии.

Мы переходим от картины к картине. Встречающиеся знакомые приветствуют нас кивками, мы киваем им в ответ.

— Похороны Анатолия? — переспрашивает одна из дам. — О, это было бесподобно! Как жаль, что вы не смогли на них присутствовать. Его похоронили в шикарнейшем гробу, я таких сроду не видывала, а оркестр так проникновенно играл мелодию Марка Элмонда “A Lover Spurned” — его любимую, что я просто не смогла сдержаться и зарыдала.

— Обидно, — сожалеем мы, — ужасно обидно, что мы не могли посетить это мероприятие.

Картины художника производят на нас тихое и умиротворённое впечатление. В них заложена какая-то неведомая энергетика — все присутствующие на выставке отчётливо ощущают это.

— Марианна, — спрашиваю я, — а что вы думаете о смерти, которую избрал для себя наш друг Анатолий?

— Она заслуживает уважения, — отвечает Марианна, — но для меня она слишком брутальна. В ней заложена вызывающая чрезмерность, какое-то неврастеничное отрицание сущего. Лететь с восьмого этажа, переламывать кости, так, чтобы тебя потом в буквальном смысле собирали — в этом что-то дикое, что-то монгольское, варварское.

— Лететь, словно падший ангел… — мечтательно говорю я.

— Ах, если вы смотрите на это в таком контексте… — Марианна морщит лобик и задумчиво глядит себе под ноги. — Да библейские мотивы этой смерти безусловно привлекательны. Но… всё же это не моё.

В ресторане «Пурпурная жемчужина» вечер ретро. Мы заказали столик у фонтана и сидим в ожидании своего заказа. А вот и несут наши блюда!

— А сейчас «Ча-ча-ча»! — объявляет ведущий программы.

Восторженные парочки срываются со своих мест и начинают кружиться в танце.

— Георгий! — укоризненно смотрит на меня Марианна. — Может быть вы пригласите даму на танец?

— Конечно, конечно!

Я беру спутницу за руку и веду её к танцполу.

— Слышали новость? — спрашиваю я Марианну. — Наш хороший знакомый, трубач Евгений Шпендлер вчера застрелился. Ча-ча-ча!

— Да что вы! — удивлённо глядит она на меня. — То-то я не вижу его в оркестре. Ча-ча-ча!

— Я сам только что узнал. Директор ресторана сообщил мне об этом известии. Ча-ча-ча!

— В этой смерти весь Женя, — говорит Марианна. — Такой же прямой, несгибаемый, по-солдатски стойкий. Ча-ча-ча!

— Он молодец, — соглашаюсь я. — Смерть от пули — это единственное, что может сравниться со смертью от верёвки. В ней такая беззащитная оголённость, такая лишённая какого бы то ни было пафоса искренность. Ча-ча-ча!

— Да, если вы хотите шокировать, — делает свои выводы Марианна, — бросать вызов — то пускайте себе пулю в лоб. Но яды… Яды — это сказка, врывающаяся в обыденность. Яды — это волшебство. Ча-ча-ча!

Бархатная ночь на берегу моря. Я срываю пробку с бутылки шампанского и разливаю его по хрустальным бокалам. В небе — полная луна, море плещется у наших ног, мы пьяны и счастливы.