Первое дело Матильды - [48]

– Простите, но вы не должны выходить из дома, – останавливает её один из охраняющих дом полицейских, когда она открывает дверь.

– Но я хотела всего лишь пять минут размять ноги в парке, – протестует она.

– Распоряжение свыше. Никаких исключений быть не может, – говорит полицейский. – Мы проводим в парке рейд.

«Рейд» особого размаха не получает, как я могу убедиться, мельком выглянув в одно из высоких окон: красный как рак комиссар Фалько, стоя рядом с Доктором Херкенратом, орёт на него. Вид у того хоть и испуганный, но крики тем не менее ни к какой форме активности его не побуждают.

Лана Берг прекращает спорить с полицейским и, закрыв дверь, в изнеможении прислоняется спиной к деревянному косяку. В этот миг она впервые выглядит не как неподвижная статуя, а как человек из плоти и крови: лицо её напряжено, и мне видно, как у неё дрожат руки. Затем раздаётся тихий звонок. Секретарша Шарлотты достаёт из кармана пальто смартфон, бросает беглый взгляд на экран и, быстро оглянувшись и убедившись, что в холле она одна, отвечает на звонок.

– Не нужно мне звонить, – слышу я её шёпот. – Повсюду полиция. И застенчивый детектив снова в доме. – Она недолго слушает, что говорят в трубке, и срывающимся голосом отвечает: – Я… я боюсь, что всё раскроется. Нам нужно поговорить. Нет, не в моём кабинете. Это слишком рискованно. Встретимся в кабинете старика Шпруделя. Через пятнадцать минут. – Убрав смартфон, Лана Берг ещё раз озирается в холле и, цокая каблуками, спешит в свой офис.

Мы с Рори озадаченно переглядываемся. С кем Лана собирается встретиться через пятнадцать минут? Но самое главное: что может раскрыться?

– Вы тоже считаете, что нам стоит поприсутствовать при этом разговоре? – спрашиваю я.

– Да, – с задумчивым видом отвечает Рори. – Прежде всего потому, что наша теория по поводу Дориана Шпруделя зашла… э-э-э… в тупик. По крайней мере, пока. И этот разговор действительно… вызывает подозрения. Глупо только, что я совершенно не знаю, где… кабинет отца Шарлотты…

– Я знаю где, – перебиваю я его. – Шарлотта мне вчера его показывала. Пойдёмте!

Мы крадёмся по коридору, поворачиваем за угол, мчимся по широкому проходу мимо многочисленных белых статуй, затем берём влево и вскоре оказываемся у двери в кабинет.

Я осторожно нажимаю на ручку – дверь не заперта. Мы спешно проскальзываем внутрь.

– Шарлотта мне рассказывала, что после смерти родителей ничего здесь не меняла, – говорю я сыщику, выискивая глазами более-менее надёжное укрытие. – Может, там, за большим письменным столом? – предлагаю я, но Рори, похоже, меня не слушает. Не двигаясь, он как заворожённый смотрит в сторону камина и столика с графином виски и бокалами. Такое ощущение, будто он впал в какой-то диковинный транс – пока наконец, откашлявшись, он неуверенно не направляется к столу. Он бережно ощупывает сперва графин, а затем и бокалы.

– По словам Шарлотты, её отец с Геральдом Шеделем, попивая виски, проводили тут иногда ночи напролёт, – информирую я сыщика. – Вы что… неужели есть сигнал?

Рори, не отвечая, берёт в руку один из бокалов и самозабвенно облизывает край. «Фу, какая гадость!» – думаю я, а сыщик внезапно резко оборачивается, словно его поразило током, и хриплым голосом говорит:

– Никто не должен об этом узнать. Никогда.

– О чём? – ошарашенно спрашиваю я.

– Э-э-э… нет-нет, – смущённо бормочет он. – Я… только что это услышал. Когда облизал бокал. Раздался чей-то голос. Мужской голос. Звук немного смазанный, словно человек пьян. Но он так сказал: «Никто не должен об этом узнать. Никогда».

– Но какое отношение этот бокал для виски может иметь к краже жемчужины? – спрашиваю я. – Вы узнали голос?

Рори качает головой:

– Нет. Но если старик Шпрудель часто сиживал здесь с Геральдом Шеделем… Это был не голос Шеделя. Значит, он может принадлежать только отцу Шарлотты.

– Но он умер четыре года назад, – говорю я, думая: «Что означают эти слова? «Никто не должен об этом узнать». О чём? Как эти слова связаны с кражей? И…»

– Обычно я вижу яснее после того, как нахожу вторую зацепку, – прерывает ход моих мыслей Рори. Вытащив из пиджака ополаскиватель, он быстро полощет рот, сплёвывает синюю жидкость в камин и в большой растерянности продолжает: – Но в данный момент я сбит с толку. Что общего между семейным портретом Шпруделей и словами отца Шарлотты? «Никто не должен об этом узнать. Никогда». – Сыщик погружается в глубокомысленное молчание, а затем, подняв голову, говорит: – Здесь речь о… какой-то тайне. О семейной тайне Шпруделей. И из-за этой тайны кто-то хочет упрятать Шарлотту в тюрьму. «Никто не должен об этом узнать». А ещё этот портрет, вызывающий у меня ощущение, будто в нём чего-то недостаёт… – Рори резко замолкает, и я вижу, как меняется у него выражение лица. Словно он смотрит на стену тумана, который очень медленно рассеивается. – О! – вдруг вырывается у него, а затем ещё раз: – О! – Сыщик, раскачиваясь на цыпочках, принимается шептать: – Возможно ли, чтобы… Что, если…

В эту минуту слышатся тихие быстрые шаги. Кто-то крадучись движется по коридору.

– За стол! – шиплю я, и мы, как вратарь за мячом, сигаем за монументальную кабинетную мебель и, поджав ноги, скрючиваемся на полу. Ноги у Рори длинные, он заезжает себе правым коленом по подбородку и вынужден закусить губу, чтобы сдержать стон.