Первенец - [41]

Среди черной прозрачности я каким-то образом увидел мелкую рябь воды. Она приближалась. Мы упали в нее, и ей, казалось, не будет конца. Я уже не улавливал никаких запахов, перестал различать тепло и холод. Мягкая и неподатливая чернота все теснее и гуще обнимала меня, сжимала, растекалась по мне, подчиняясь формам моего тела и одновременно уничтожая всякую форму. Свет, излучаемый не иначе как жаждой жизни, померк в моих глазах.

***

Не сомневаюсь, что продолжительное время находился в обмороке, который правильнее было бы назвать отсутствием существования. Когда сознание вернулось ко мне, я обнаружил себя в темноте, в мягкой и теплой безысходности. Это значит, что оттуда не было выхода. Вернувшееся ко мне сознание не имело ни разума, ни памяти. Я просто лежал в теплой темноте, не чувствуя собственного тела. И у меня не было никаких забот.

Но вскоре я сообразил, что если это место не позволяло мне двигаться, то само оно каким-то наружным образом все же передвигается. Так человек неподвижно лежит в могиле, но в то же время продолжает вместе с землей вращаться вокруг солнца. Однако я лежал вовсе не в могиле. Моим местом стало чрево моей жены Агаты. Это открытие несказанно удивило меня, и удивление наладило усиленную работу сознания, пробудило разум и память. Судя по всему, я стал расти не по дням, а по часам.

Открытия следовали одно за другим, и иные из них были настолько поразительны, что я, давая волю своим чувствам, исступленно сучил руками и ногами. Например, я узнал, что мои бренные останки все же преданы земле. Объяснить это обстоятельство, явно вступавшее в противоречие с тем, что я продолжал жить, было мне не под силу.

Я все больше постигал действительность, которую мог неизвестным мне способом наблюдать прямо из своего укрытия, но в которую по-прежнему не имел доступа. Мне стало ясно, что Фенечка Александровна пришла, как и обещала, к Агате и рассказала о случившемся в роковую ночь. Женщины подружились и вместе оплакивали мою гибель. Они ходили на кладбище ухаживать за моей могилой. Дядя Самсон и дядя Феофан, опечаленные моей безвременной кончиной, выложили кругленькую сумму на памятник, а женщины, которым не давала покоя жуткая непостижимость моей гибели, придумали эпитафию, сентиментальные славословия которой завершались внушительными словами "победитель зла".

Агата пришла в кладбищенскую контору договориться о возведении памятника. Выслушав пожелания заказчицы, начальник поднял на нее удивленный взгляд.

- Вы уверены, что хотите именно такую надпись на памятнике? - спросил он.

- Да, - уверенно ответила Агата. - Тело моего мужа нашли в подвале заброшенного дома... с явными следами отчаянной борьбы... оно было ужасно обезображено...

- И это дает вам основания думать, что ваш муж победил зло?

Да, моя жена, подстегиваемая неистребимым энтузиазмом Фенечки Александровны, именно так думала. И несокрушимо стояла на своем.

Памятник установили. Не скрою, это меня порадовало. Когда женщины и мои дядья приходили на кладбище и, сгрудившись вокруг весьма величественного монумента, каждый раз заново вникали в громкий, едва ли не оглушительный смысл слов "победитель зла", я радостно посмеивался в животе Агаты и мысленно потирал руки от удовольствия. Человек умирает, и порой случается так, что к нему приходит посмертная слава. Ну, собственно говоря, не к нему, он-то покоится в земле и земное ему уже без надобности. А вот я скоро снова выйду на белый свет, и тогда слава, которую я снискал своими прошлыми деяниями, мне вполне пригодится.

Но вскоре я, предвкушавший счастливое и веселое будущее, споткнулся об это слово "посмертная". Почему же ожидающая меня на выходе из материнского чрева слава должна называться посмертной, если я вовсе не умирал? Или все-таки смерть в определенный момент вмешалась в мое существование и прервала его на какой-то срок? В таком случае какое же отношение я имею к тому Нестору, который нынче служит кормом для червей и удобряет собой почву?

Никакого! Я постиг это. Меня ждет собственная жизнь, новая, молодая, значительная, совершенно не похожая на жизнь какого-либо другого человека. Посетители кладбища, проходя мимо могилы Нестора и читая это выспреннее и в конечном счете неубедительное заявление эпитафии о победе над злом, грустно покачивают головами. Они полагают, что скорбящие родственники покойного от горя лишились разума. И этих сторонних наблюдателей, у которых с их покойниками и могилками их покойников все в порядке, можно понять. Существовал ли когда-нибудь на белом свете человек, который с полным правом носил при жизни или носит после смерти баснословное имя победитель зла?

Чем основательнее я размышлял о Несторе, чьими глазами в силу нелепого заблуждения некоторое время смотрел на мир, тем все более и более сомнительным типом он мне представлялся. Все эти темные истории, в которые он попадал; и это его бесконечное блуждание в трех соснах... Разве было в его жизни хоть что-то, чему я позавидовал бы, что пожелал бы перенести в свою жизнь или по крайней мере продолжить в роли добросовестного наследника? Ровным счетом ничего. И ничего общего с этим человеком я иметь не хочу.