Первенцы русской свободы - [62]

, относились к признательности моей к нему за скорый успех в познании сего нового, нами составленного иероглифа, а советовал я ему, чтобы не жалел водки, вина и угольев подогревать самовар для насыщения лакомой утробы подьячих, по резону тому, что он жаловался мне письмом, которое должно быть в других моих или его бумагах, на притеснения, ему делаемые в каком-то присутственном месте проволочкою совершением по доверию крепостного акта на дом одесского купца Катле. 5-е: в письме другом, писанном к тому же Радулову 24 мая 1822 года тогда, когда он находился ещё в Херсоне, я выразил по вновь составленному иероглифу, что о свидетельстве надобно, чтобы оно было взято не от одного заседателя, а от всего суда; обстоятельство сие изобретённым нами литерами написано собственно с одной глупости и шалости, о документе же названном свидетельством, о котором писал я ему, он должен был по личным нашим советам вопросить членов тираспольского земского суда, в который я имел намерение поступить на службу, располагая о таковой, если бы тогда удалось быть определену получить сей документ. 6-е: некоторые извлечения из опытов нравственности Шатобриана и других писателей вчерне на 6 листах имелись у меня для одного любопытства. 7-е: письмо, писанное мною на пяти листах к служащему в канцелярии его сиятельства господина новороссийского генерал-губернатора графа Воронцова, неизвестного мне чина, Михайле Николаевичу Леонтьеву, коего я письмом сим уговаривал о невпадении в заблуждение православной религии; с чиновником сим знаком я с 1823 года, то есть со времени отъезда моего из Одессы в Тифлис, другой же переписки никакой с ним ведено не было. 8-е: бумаги под заглавием: „Несправедливое истребление воинства“, на 8 листах писана вышереченном другом моим Радуловым, с бумагами коего я при отъезде и сию захватил; но отколь она собственною его рукою выписана и на какой конец, мне неизвестно; и я у него не спрашивал. 9-е: рескрипт в списке покойного государя императора к княгине Кутузовой, писанный рукою Радулова, взят мною вместе с бумагою, под заглавием „несправедливое истребление воинства“; и для чего сия последняя присоединена к первой Радуловым — не знаю. 10-е: письмо, писанное мною на двух листах от 29 мая 1825 года к одесскому купцу Вонифатию Ивановичу Картамишеву, я уговаривал его удалять себя от печали по случаю потери им значительного по торговле капитала. 11-е: при письме на 2-х листах, писанном ко мне от служащего в одесском карантине чиновника Прядина, прислано описание Харьковского бульвара. 12-е: два письма, писанные, одно на немецком, а другое на польском диалекте служащим верховного грузинского правительства в исполнительной экспедиции чиновником Кульским к одесским жителям Бояти и Депау, но что они в себе заключают — перевести я не могу, получены же они мною для доставления по случаю отъезда в Одессу. 13-е: письмо, полученное мною от секретаря Радулова на 10 листах, коим он ещё приглашал меня в Грузию на службу и по коему туда было я и поехал. 14-е: другое письмо его же, Радулова, тоже пригласительное о скорейшем туда отъезде и при нём грузинская азбука, писанная его рукою, всё сие на 16 листах. 15-е: черновое письмо, писанное мною в Одессу к знакомому мне купцу Викулу Артемьевичу Пашкову, которым я его уведомлял о своих обстоятельствах, на 8 листах. 16-е: азбука гиероглифически писана рукою вышесказанного друга моего ныне уволенного из одесского купеческого общества, в Грузии находящегося, но в каком месте, о том знать должен Радулов, Михаилом Арестовым; в азбуке сей выражение „храм общества независимых“ означает союз трёх нас друзей и таковых же ещё собственною моею рукою писанных пять, да одна пустая записка, Арестовым писанная литерами гиероглифическими. 17-е: обнародование прав человека и гражданина, писанное рукою исправлявшего в одесском Ришельевском лицее должность профессора, г. Егором Шкляревичем, которым бумага сия и переведена из французского экземпляра, находящегося должно быть и ныне у Арестова и которое имею для одного любопытства, а ничуть не для руководства какого-либо на 2 листах. 18-е: каталог книг российских, французских, итальянских, латинских, арабских и, частию, немецких, которые принадлежат собственно мне и находятся в Ростове, я сделал для поверки. Сколько бумаги, у меня найденные по случившимся в прошлом годе в столице от вольнодумства мятежам, подвергают меня сомнению, столько я, не чувствуя сего пагубного за собою последствия, надеюсь оправдаться и правительство уверить, что всё то происходило от глупости и извлекалось для любопытства из книг разных сочинителей, коими все мы начитаны. Что касается до отобранных у меня в Ростове двух кинжалов, двух пистолетов, из коих один в серебряной оправе, одной черкесской шашки и ружья, то всё сие оружие вывезено мною из Грузии вместо редкостей, а более для предосторожности в горах и Кабардинских степях, чрез которые я проезжал. Судим по суду не был, к тайным обществам и масонским ложам не принадлежу и никогда не принадлежал, с людьми, общества сии основавшими или к оным принадлежащими, сношения не имел, и кто они такие, да и есть ли где, совершенно не ведаю. В действительной справедливости всего мною изъяснённого, подписался. Добавляю притом, что чиновника Леонтьева отвращать от заблуждения побуждался потому, что я, быв с ним в Одессе знаком, слышал не однажды от него, что он, придерживаясь философии женевского сочинителя Жан-Жака Руссо, не соглашался во всём с христианскою религиею и говаривал, согласно моему сочинению, что она хороша, но иногда может быть и вредна; принял же я, Радулов и Арестов на себя независимость и употребляли произношение сие в письмах не с умыслом каким-либо злым, а собственно потому, что мы считали себя независимыми в сотовариществе и дружестве по одной только переписке, что удостоверяется и тем, что ни один из знакомцев моих, исключая сказанных друзей, не употреблял в письмах у меня найденных гиероглифических слов, употребление коих тремя нами не во зло открылось поверкою, ибо во всех словах, под литерами сими найденных, ни одного вредного произношения не отыскано, исключая независимости и других глупостей.— Подлинное подписал уволенный из бендерского малороссийского общества Василий Иванов сын Сухачев своеручно. Присутствовали: полицмейстер Апсеитов, пристав Лохвицкий, заседатель Малаксианов“».