Первенцы русской свободы - [131]

На сцену выдвигалось новое лицо, которое необходимо было допросить. Отнесясь к московскому обер-полицмейстеру[811] с предложением доставить Леопольдова в Комиссию, Комиссия 27 сентября затребовала от Алексеева и Молчанова подробных указаний о месте передачи преступной рукописи и её внешнем виде. Алексеев ответил, что он отдал Молчанову стихи в Новгороде, но формата и цвета бумаги не помнит: он твёрдо помнит только то, что они были переписаны им собственноручно. Молчанов подтвердил, что стихи получил в Новгороде. «Бумага,— показывал он,— кажется, была белая, а верно не помню,— бумага была белая с чёрными кантиками; а дал я их, эти стихи, в июне месяце русскому учителю Леопольдову». Против этого показания Молчанова Комиссия выставила Молчанову следующий вопрос:

«В дополнительном Вашем показании, данном Вами в суде вчерашнего числа, Вы пишете, что была ли надпись над стихами, этого совершенно не помните, а можно видеть по тем, которые Вы дали Леопольдову, но почему же вы в подписке Вашей, данной 8 числа сентября, объявили именно сими словами[812]: что Вами получены стихи сочинения Пушкина на 14 декабря; объясните на сие, по всей справедливости, была ли оная надпись или нет, а когда не было, то отчего в подписке вашей сие было написано?»

Молчанов объяснил:

«была ли надпись над стихами, то я повторяю, что совершенно не помню; а почему я в своём показании пишу, что они на 14 число, то мне Алексеев говорил сам, что они на оное число сочинены Пушкиным».

Между показаниями Молчанова и Алексеева получалось разноречие, которое Комиссия попыталась разрешить очной ставкой, данной 27 сентября. Но Алексеев утверждал и на очной ставке, что «на отданных им стихах не было надписи „на 14 декабря“», и что «не в бытность оной незачем ему было говорить на словах то, что не написано, а к тому же он получил их прежде сего времени». А Молчанов остался тоже при своём: я «говорю,— показывал он,— что г. Алексеев, давший мне сии стихи, сам мне говорил, что они сочинены на четырнадцатое число: что и готов утверждать клятвенно». Таким образом, вопрос о том, знал ли Алексеев о применении стихов Пушкина к 14 декабря и надписывал ли он их «на 14 декабря», оставался открытым, впредь до объяснения Леопольдова. Но московский обер-полицмейстер 27 сентября уведомил Комиссию,

«что русский учитель Леопольдов проживал [в] Тверской части в Университетском пансионе по найму в должности надзирателя, который также числился и по Московскому университету своекоштным кандидатом, а сего года июля 25 числа выехал к родителю своему в город Саратов».

Комиссия постановила обратиться к саратовскому губернатору[813] с просьбой о доставлении Леопольдова и, сознавая, что без допроса Леопольдова она не может кончить дела в трёхдневный срок без особого на то разрешения начальства, решила донести об этом великому князю Михаилу Павловичу. Но великий князь предписал, чтобы Комиссия, не останавливая дела, кончила его, во исполнение высочайшей воли, в три дня, а о недостающих к делу сведениях и справках упомянула, где следует. После этого предписания Комиссии оставалось только привести дело к концу. 27 сентября Алексееву было сделано священническое увещание, дабы он открыл лицо, передавшее ему стихи, но Алексеев «ни в чём сознания не учинил, а остался при прежде данных им Комиссии показаниях». Затем Комиссия сличила почерк находившейся в их руках преступной рукописи с почерками Алексеева и Молчанова и не нашла никакого сходства. На этом судопроизводство трёхдневной Комиссии было закончено.

27 сентября была составлена «выписка» или конспект всего дела и прочитана Алексееву. Алексеев дополнил свои оправдания следующим разъяснением:

«к оправданию своему имею то сказать, что хотя и имел у себя сии стихи, но без намерения, находя их совершенно незначащими, так я полагал; тем более сие доказывает и то, что, не быв в связи и коротко знакомым с г-ном Молчановым, отдал ему оные. Касательно же необъявления мною того лица, от которого оные выписаны, то призываю в свидетели Всемогущего Бога, что не скрыл и не утаил бы от правительства оного, зная совершенно, что сие объяснение служило бы моим оправданием, и не подвергал бы позору носимой мною фамилии и престарелому и израненному отцу моему и матери огорчения и стыда иметь недостойного сына. Решительно оканчивая клятвою, что не смею оклеветать других, ибо не помню, у кого выписаны оные были мною. Знаю, что подвергаюсь всей строгости законов».

Сентенция Комиссии от 29 сентября оказалась очень суровой. Комиссия

«нашла подсудимого шт.-кап. Алексеева виновным в содержании у себя противу долга присяги и существующих узаконений в тайне от своего начальства и передаче другим таких возмутительных стихов, кои по содержанию своему, в особенности после происшествия 14 декабря, совершенно по смыслу злодеев, покушавшихся на разрушение всеобщего спокойствия, в необъявлении в своё время сочинения сего начальству, как того требует долг честного и верного офицера и русского дворянина, и в упорном пред начальством и судьями сокрытия того, от кого он получил те стихи; и за таковые учинённые им преступления,— на основании указов, состоявшихся в 31 день декабря 1682 и в 21 мая 1683 приговорила оного к смертной казни».