Первая зорька - [15]

«Что сейчас делают наши? — подумал я. — Наверное, упрятались в «Москвиче» и шпарят охотничьи прибаутки. Дернул же меня черт в загон с этим «следопытом». Тащись теперь».

Дождь все усиливался и казалось, что ему не будет конца.

— Что делать? — спросил я Абрыкова.

— Известно что, искать надо. — И встал.

Я еле тащился, а тот вышагивал уверенно и спокойно. С его широкой, сутуловатой спины, спрятанной под армейское сукно куртки, стекали крупные капли.

— Всю охоту испортил. Будь он проклят… этот дождь, — нарушил я молчание.

— Дождь охоте не помеха, — пробубнил Абрыков и, помолчав, добавил: — Не дождь испортил, а дружок твой. На эту лицензию можно пять козлов отстрелять.

— Как это пять? В лицензии сказано одного.

— Все просто. Сегодня, к примеру, двух, следующий раз еще… А потом сдавай бумагу. Кто тебя проверять будет. Лицензия — формальность… По-твоему, каждый охотник по разрешению отстреливает одного козла?

— Конечно, иначе зачем же вводить разрешения?

— Глупый ты, — рассмеялся Абрыков. — В жизни все иначе… Вот достал я лицензию, вас пригласил. Убьем мы одного и дели рожки да ножки. Какая выгода от такой охоты? Никакая. Голову надо иметь. Достал лицензию, так и бей, пока есть возможность. А пригласил я вас потому, что одному козла не взять. Козел хитер. Даже вдвоем его в это время с ружьем не добудешь.

Я готов был поссориться, но сдержался.

— Уток на весенней охоте, вероятно, не раз гробил? — уставился на меня Абрыков.

— Почему ты всех на свой аршин меришь? — вскипел я.

— Оттого, что все охотники на один манер. Что такое браконьер, по-твоему? Одно понятие, не больше. Любой охотник в своем роде браконьер. Только один с умом, другой шалопай. Захар, думаешь, зимой по насту козлов не бьет? Бьет. За будь здоров! Знаю я деревенских.. На лыжах загоняют и ножами режут.

— Ты видел?

— Зачем видеть. Так везде, в каждой деревне охотятся… И они правы: чем волкам в пасть, лучше в кастрюлю.

И Абрыков поведал мне, как он охотился в сорок шестом году, когда в деревне жил.

— Бор у нас недалеко. Варламовский. Знаешь, может?

— Слышал.

— Так вот. Снегу той зимой уйму навалило. Зимища лютая: морозы, вьюги, метели. Козла в войну почти не стреляли. Некому было. Охотники — кто не вернулся с фронта, кто калекой пришел. Развелось козлов много. В декабре мы с одним деревенским в три приема двенадцать их взяли. Из карабина били. А сейчас какая охота? Убьешь на удачу, а сколько поездишь, намучаешься. Перевелся козел. Волков-то сколько расплодилось… Да что и говорить! Как вспомнишь те времена, сердце радуется.

Мне стало не по себе. Вот он каков, Абрыков!

Шли молча. Дождь не унимался. Вскоре оказались на каком-то покосе. Укладывавшие на автомашину сено трое мужиков в дождевиках оказались из Алабуги. Справились у них о Волчьих болотах. Положение прояснилось: мы очутились с той стороны, откуда к болотам подъезжали.

Побрели вперед.

— Надо подать сигнал, — предложил я, и по лесу тотчас разнеслось эхо двух дублетов.

— Чего палите, бродяги? — закричал кто-то совсем рядом.

Это была стоянка.

* * *

— Где же вас леший носит? — ворчал Костяшин. — Дорогу-то расквасило вконец. Как выбираться будем?

Удобно усевшись на заднем сиденье «Москвича», я уписывал бутерброды; возле примостился Абрыков.

— Пробродили, вымокли, с голоду чуть не пропали, — подтрунивал Максим Николаевич.

— Уймись, остряк, — огрызнулся Абрыков.

— Нам по положению подобает, — ответил Максим Николаевич. — У нас двойная удача. Покажи-ка, Палыч, — обратился он к Костяшину.

Тот как по команде выставил напоказ рогатую голову.

— Пять отростков. Будь здоров козелок!

Абрыков перестал жевать.

— Одного уложили? — спросил он, загораясь жадным любопытством.

— Сколько по лицензии, — ответил Захар Петрович. — А это без разрешения стукнули. — Он вытащил из-под машины волчью шкуру.

— Волка убили? — обрадовался я. — Ну и молодцы.

— Захар разбойника стукнул, а я — козла, — пояснил Максим Николаевич.

Перекусив, я потребовал у Абрыкова лицензию. Сначала он нерешительно посмотрел на меня, но, видимо, сообразив, что сопротивляться бесполезно, молча полез за борт куртки.

— Пусть охотсовет знает, какой ты «активист», — сказал я.

— Напрасный труд, — отмахнулся Абрыков. — Я не из робкого десятка.

— Кто знает… — вздохнул Захар Петрович.

…Когда мы выехали из Алабуги, была темная, хоть глаз выколи, осенняя холодная ночь. Свет фонаря мотоцикла то скользил по раскисшей дороге, то пробегал по придорожным кустам и березам, то уходил в ночную бездну. Прекратившийся было дождь, снова захлестал будто мелкими ледяшками по обветренному лицу, забирался под капюшон дождевика. Не в меру размоченная дорога окончательно превратилась в жидкую кашу. «Москвич» съезжал в кюветы, буксовал. Мы ползли адски медленно. А до города еще далеко-далеко.

НА ОЗЕРЕ ЧИСТОМ

Вечерняя заря померкла. Над озером сгустились холодные майские сумерки. Один за одним возвращались на хозяйство охотники.

Егерь приписного охотничьего хозяйства на озере Чистом Василий Ионыч Дремов подходил каждый раз к причалу со своим неизменным: «Ну как?». Ему стукнуло пятьдесят и доживал он в егерях уже второй десяток, больше половины из которых — на Чистом. Он знал почти каждого охотника, хотя бы раз побывавшего на хозяйстве.